Дневники - Николай Мордвинов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
1/IV
[…] Я постарался сделать так, чтобы ни один спектакль, который я играю, не прошел для меня даром; но я знаю, что сделал бы в том же Отелло больше, работай я параллельно и над другими ролями. В таком случае возможно обогащение и той и другой роли. Я могу делать еще и еще, я знаю, что могу сказать моему зрителю еще многое из того, что не успел сказать и что сказать мне надо.
Может быть, это нескромно, но мне кажется, что моя жадность — признак моей силы и молодости, потенции. Художник именно тогда художник, когда он рвется выразить то, что ему выразить надо, хочется, и без чего он чувствует себя неудовлетворенным.
6/IV
«МАСКАРАД»
Играл пустой.
Душа лишь откликалась на те места в роли, где орать хочется от злобы, безвыходности… […]
Кое-что нашлось в последней картине, а все остальное…
20/IV
Сдача «АЛПАТОВА»
Спектакль шел прилично, кое-что даже хорошо. Я играл весь спектакль явно хуже и неровно. Но зал реагировал горячо.
Актеры не зашли, поздравляли через О. К., поздравляли и ее.
Зашел Плятт: ритм спектакля сделал свое дело и помог тебе выявить себя.
…Крон: Я принимаю образ целиком и работу расцениваю как великолепную. Единственно, что мне не хватает, — это экспозиции на образ, мне хочется пожить Алпатовым и посмотреть на него до событий, а вообще это замечательная работа.
Аграненко[428] сказал, что если гражданская тема должна существовать, то вот она рождена и «я ее горячий пропагандист и защитник».
В 11 часов ночи звонил Зорин[429]:
Если бы вы слышали, что говорят о вас… говорят так, что сегодня присутствовали на событии, когда гражданская линия в театре зазвучала так, что она волнует, будоражит мысль. Они радуются тому, что явились свидетелями огромного актерского события. Великолепная работа… У меня огромное удовлетворение, что за все мучения, которые я вам причинил, вы получите заслуженное, мой дорогой. И что бы там дальше ни было, какие бы решения ни были, я рад, что вас видела самая сложная Москва. Я слышал мнения и от квалифицированной публики и от простых рабочих…
Если из всего этого сотая доля сказана мне в соответствии с истиной… А я клянусь жизнью, что ничего не преувеличил.
5/V
«АЛПАТОВ»
Народу в зале процентов 25. Директора обещали «организовать зал», но сами не пришли на спектакль.
Слушали очень хорошо, внимательно, взволнованно. Отзывы до меня доходят хорошие… Первый акт долго раскручивается, второй — интереснее, третий — хорош. […]
Завадский нашел, что у меня «много тонких и хороших находок, после того как он не видел спектакль». Нашел, что «Михайлов и Вульф верно развивали его мысль».
11/VI
«МАСКАРАД» (БАКУ)
[…] Сегодня получился крупный кусок:
«Постойте! Я сяду вместо вас!»
Стало понятно, что Арбенин спасает князя от неминуемой катастрофы.
На этом спектакле было много находок. Хорошее наполнение. Безраздельная власть над залом. Делал, что хотел. Стоял столько, сколько хотел. Паузу держал так долго, как сегодня надо было, не опуская напряжения. Срывался, летел, опять замирал… это было самому приятно, и зал отвечал полным подчинением и признанием. Сильно реагировал на юмор и на драматическое напряжение.
18/VI
«МАСКАРАД»
Последний.
Сегодня с утра и вечером духота.
В театре вместе со скрипом стульев слышен шум программ, газет — обмахиваются…
Все двери в зале и на сцене открыты, и все равно сердце заходится.
Но… надо оставить хорошую память о себе.
И опять надо «на полную выкладку».
А «полная» — не получилась… Играл плохо. Не понимал, что делаю… кислородный голод, что ли… Душа не откликалась ни на что, ровно ее нет. Как ни старался — отказала. Устал.
22/VI
УДОМЛЯ
Люблю я это озеро.
Какой-то удивительный покой входит в душу. Такое умиротворение!.. Только сейчас понял, до чего же я устал…
Эпическое, былинное озеро… вот-вот проснутся богатыри, покачают головой и скажут, до чего же вы суетные люди стали!
На душе покой, величественно, и нервы скоро уложатся на место, и сердце перестанет скулить и ныть. Давить бы скорее перестало…
14/X
«АЛПАТОВ»
Весною вся природа поет о пробуждении жизни, о любимой, о любви.
Так сутками напролет, не смолкая, восторженно призывает в свидетели своего счастья, жить и любить, соловей.
Славили любовь и до Петрарки.
Пели любовь древнейшие народы Египта, Персии, Индии, Восток и Запад — все времена и все народы…
И вдруг — в нашу чудесную весну, в пору пробуждающейся новой жизни, в самую молодую и самую мощную весну, самую светлую и сознательную пору человечества — найдется такой чинуша от искусства, болтун и фразер с холодными руками и холодным сердцем, насядет на шею широкого душою, талантливого и сильного поэта любви, дружбы, семьи… и заставит его петь им изобретенную тракторно-станочную песнь, расценив подлинную любовь… как нечто второстепенное, нет, как анахронизм, как пережиток старого.
…В данном случае мне захотелось заговорить на эту тему и не от имени образа Алпатова, а от себя.
Алпатов и не думал о любви так подробно, не высказывался так развернуто, но он нес в душе что-то такое (и гораздо большее, может быть), что свойственно цельной натуре. Он жил, он думал, он чувствовал и из этого выводил свои критерии. Он истинно стремился к лучшему для всех, потому что он — настоящий.
«Люби сам, это первое дело, ну не всех», — говорил он. С этим и прошел он через всю жизнь, сберегая «свою честь», как говорит о нем лучезарная его помощница и подруга, подлинная русская женщина — его жена.
Белинский: «Идея истекает из разума, но живое рождает не разум, а любовь».
Я вчера был в Вахтанговском театре.
Рядовой спектакль «Одна»[430], но насколько он выше нашего рядового спектакля «Алпатова», как организовано дело, как чисто у них — просто зависть съедает.
Мы мало пользуемся великим материалом, который предоставляет нам Шекспир. Еще в процессе репетиций кое-что набираем, иногда даем это хорошее на спектакле — иногда сознательно, давая себе отчет, что делаешь, иногда интуитивно, но вдохновенно, непроизвольно, а чаще подменяем большое, трудное — удобным, привычным и механическим. И тем уходим сами и за собой уводим зрителя от проникновения в тайны человеческого духа, от постижения огромных духовных ценностей.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
