Хроники Равалона - Юрий Пашковский

И еще ему нельзя было использовать Кожу. Никак. Иначе Меченый брал две веточки.

Пчелы зажужжали вокруг завопившего Атана, а человек невозмутимо продолжал:

— Мы выдумываем границы, мы выдумываем барьеры, нас учат не нарушать рубежи, которые словно бы существуют исстари, но они такие же плоды воображения. Даже Законы Мира — выдумка.

— Как… А-а-а-а!.. это… Ай!.. может быть?.. Ай-ай-ай!

— Потому что настоящих Законов мы не видим. И мы ограничиваемся нашим кругозором, подводим окружающий нас мир под рамки наших представлений. Маги не открывают законов магии, они их выдумывают. Все, что мы ощущаем и о чем думаем, всего лишь гипотеза.

— Гипо… Ай! Что?

— Выдумка. Выдумка малой части мира, решившей, что ей под силу понять бесконечность Мироздания и Тварца. Хорошая выдумка, стоит признать. И эти выдумки — границы, отделяющие нас от бесконечности настоящего мира.

— Мой нош!.. Ай!.. Зашем ты фне ето гофоришь?

— Границы помогают нам. Границы дают нам силы. Не выдумай смертные границ — они бы сошли с ума. Потому что бесконечность настоящего мира ужасна и невыносима. Мироздание в своей безмерности — чудовищно. Оно не для смертных. Смертные выдумывают свое Мироздание, не такое чудовищное, и живут. Живут счастливо. Только границы дают им силы жить.

— Ты… ой-ой-ой… Пофла вон!.. Ты гофорил, утебя ефть гранифа… А-а-а-а-а-а-а-а!

Меченый вздохнул и спрыгнул в яму. И Атан увидел, как вздрогнуло пространство, как Меченый появлялся в одно и то же время в разных местах. А когда он стал перед Кедаром и разжал кулаки, из ладоней высыпались все пчелы, что жалили Кедара.

— Это Шаг Ветра. Я его выучил, будучи студиозусом Школы Меча, лишь потому, что пообещал себе никогда не убивать женщин, детей и стариков. Только мужчин. Мужчин, что будут сражаться со мной. Тех, кто нападет на меня. Тех, кого я захочу убить. Я поставил себе границу, и я никогда не преступал ее. Мой рубеж никогда не будет разрушен, мой рубеж, что отделяет меня от чудовищной реальности Мироздания, и дает мне силы.

— Как? — едва смог выдавить распухшими от укусов губами Кедар.

— Как дает мне силы, чудовище? Я не знаю. Просто я когда-то понял все о границах, любых — государственных, юридических, моральных, физических, магических, других. И понял, что, пока существуют границы, мир смертных не скатывается в свою чудовищную изнанку. Следовательно, границы значат очень много для порядка, они усиливают его. И моя личная граница усилила меня. Ладно, чудовище, на сегодня хватит.

Меченый спросил, есть ли у Атанов хорошие лучники, и ему прислали Татгема-наемника, работающего на Атанов.

— Прострели ему руки и ноги, — сказал человек Татгему.

— Что?! — заорал Кедар.

Татгем ухмыльнулся и молча натянул тетиву.

— Если он хоть раз попадет в тебя, — повернулся Меченый к Кедару, — останешься на полгода без сладостей и я не научу тебя Шагу Ветра. Пытайся увернуться, чудовище.

— Но это невозможно! Как это сделать?! — Стоящий на тонкой жердине, перекинутой через глубокую яму, в которую сливали помои, Кедар готов был кинуть в Меченого Гадюку. Он неделю назад неожиданно обнаружил, что может это делать, хоть и с одной. Раньше Гадюки не отделялись от его тела. И почему-то Кедару казалось, что без тренировок Мечущего этого бы не получилось…

Гадюку он не кинул, все равно бы Меченосец прикончил ее. И от стрелы он не увернулся: после первой угодившей в ногу свалился с жердины.

— Почему? — спросил он утром.

— Потому что ты должен научиться уходить из-под удара в таких ситуациях, когда это кажется невозможным. Лучший воин — это выживший воин, а не красиво машущий десятью мечами одновременно.

— Нет. Почему женщины, дети и старики? Почему ты решил не убивать их?

Меченый внимательно посмотрел на Порченую Кровь.

— А почему ты решил убивать их, чудовище?

— Почему? — Кедар задумался. — Ну, они слабые…

— Тогда я убью тебя. Прямо сейчас. Ты неимоверно слаб по сравнению со мной.

Меченый оказался рядом, и его пальцы, ставшие стальными, впились в горло Атана. Кожа не успевала вырастить Нефритовых Гадюк, Кожа не успевала, а Кедар…

Меченый опять сидел в кресле и смотрел на пляшущий в камине огонь. Кедар вздохнул и с опаской потрогал горло. Следы от пальцев Меченого остались…

— Почему я не убил тебя, чудовище? — спросил человек.

— Потому что тогда убьют тебя. Меченый поморщился:

— Неужели ты думаешь, что по окончании твоего обучения я покину этот замок? Как же ты еще мал… Нет. Я не убил тебя, потому что убить — не значит победить. А если говорить о слабых, не о женщинах, детях и стариках, слабых лишь потому, что это засело в твоей голове, а вообще о слабых… Победить слабого — не означает победить. Это значит унизить. Самого себя, если ты сильнее. Это нарушение границы и превращение в чудовище, недостойное жить. Чудовища, между прочим, долго не живут. Их всегда убивают.

Потому что они разрушают границы, которыми прочен мир смертных, их шаткое, построенное на воображении Мироздание.

— Иногда ты говоришь сложно…

— А ты бы иногда лучше и не говорил, чудовище. Так почему ты хочешь их убивать? Потому что хочешь крови? Нет. Ты вообще не испытываешь Жажды.

Кедар вздрогнул. Об этом он никому не говорил. Это было его тайной.

— Не беспокойся, чудовище. Об этом знаю только я. Ты ведешь себя не так, как другие кровососы. Помнишь, я порезался во время бритья? Твой учитель географии на меня так жалостно смотрел, будто ждал, что я ему сам свое горло подставлю. А ты проигнорировал. Совсем. И когда тебе приносят кровь, ты ее пьешь как воду, будто для тебя нет разницы. Значит, чудовище, Жажды у тебя нет. Так почему же ты хочешь убивать тех, кого считаешь слабыми? Женщины. Дети. Старики. Почему?

— От твоих вопросов у меня начинает болеть голова.

— Я могу сделать так, что она у тебя будет болеть все время, чудовище. Отвечай на вопрос.

— Я… — Кедар отвернулся. Что он хочет услышать? Почему пристал к нему? Хочет знать? Хочет знать правду? Ну, пускай знает! — Я хочу убивать. Я могу убивать. Каждую ночь я чувствую Жажду, но эта не Жажда крови. Это голод. Голод, который я могу насытить только убийством. — Кедар поднял затрясшиеся руки. — Кожа… Моя Кожа готова убивать, как только я подумаю об этом, а я думаю все время! Я хочу убивать, чтобы не чувствовать голод! И кто ты такой, чтобы судить меня?! Чувствовал ли ты голод, пронизывающий тебя, словно зимний холод?! Ты, великий воин, знаешь ли ты, что такое каждый вечер просыпаться, желая кого-нибудь убить, и мучиться, если этого не сделаешь?! Человек, будь ты проклят!

Убивать хотелось все сильнее. Он мог наброситься на учителя, чтобы попытаться утолить голод. Мог… убивать… убивать…