Восьмидесятый градус - Попова Елена

– Меня ждала? (Хотя при людях он ко мне на вы.)

– Нет.

– Жаль, я так надеялся!

И ещё всячески добивал свою гениальную шутку.

Такие мелкие, казалось бы, моменты и создают местную атмосферу, для меня уж точно. Вообще неудивительно, что с людьми не хочется общаться – сил бороться в каждом маленьком разговоре нет. Думаю, теперь стоит расслабиться и посмотреть, что будет, как я буду себя чувствовать. Просто дам себе установку не закрываться.

Поняла, что здесь, на борту, в моей голове или в этом тексте часто всплывает слово «мужик». Оно никогда мне не нравилось, я его совсем не употребляла… А здесь меня вдруг окружают не люди, а именно мужики.

После собрания стало немного уныло. Во-первых, и так весь вечер какое-то сонное состояние. Сказали, что очень быстро поднялось атмосферное давление – может, связано с этим. Во-вторых, появилась новая трещина, она отделила мачту метеорологов от остального ледяного поля. Мне не понравилось, что я узнала об этом только на собрании – и всё из-за своей изоляции. В-третьих, выяснила, и тоже только сейчас, что на корме, где должны быть дыры для пробоотборников, всё плохо со льдом: он заехал под корму, а ещё появилась очередная трещина. С одной стороны, хорошо, что работы пока не будет – можно камералить сколько влезет. Мы как раз успели изучить хребет Ломоносова, вполне цельный набор данных получается. С другой, мы же здесь, чтобы отобрать материал, без работы всё-таки скучно. Ладно, вообще, может, это странное настроение появилось ещё и на фоне того, что я дочитала «Б.».

Зато получила письмо! Как всегда, настроение улучшается, хоть сегодня эта сонливость и притупляет все чувства.

Ну вот, только решила быть собой с людьми – и вообще ни с кем не разговаривала…

Пока лежала в салоне и читала, услышала из коридора про новые трещины по правому борту – их я не могу так просто увидеть, но изменение крена уже чувствую. Когда мылась, думала про всё, – я паникёр и сейчас ловлю самые пессимистичные мысли – что, если геологии больше вообще не будет? Может, тот материал, что мы отобрали, это весь материал из экспедиции? Он неплохой, но всё равно мало. Я уже думаю, что будем делать, если геология совсем закроется – наверное, буду проситься в какую-нибудь другую научную группу.

Ещё вспоминаю скепсис авторитетного немецкого коллеги по поводу вмораживаний судов в лёд (дело было перед одним международным дрейфом, включавшим вмораживание ледового судна) – якобы судно слишком сильно влияет на льдину (например, двигатель надо включать, да и вообще это огромный объект), и она неизбежно будет ломаться. Сейчас кажется, что был он абсолютно прав. Но что в том дрейфе, что сейчас, мы успели как-то поработать, собрать некоторый ценный материал – может, это и есть норма для дрейфующих станций? Ещё думаю про пафос этой экспедиции – понятно, что новости про нас меркнут на фоне всего остального, но тем не менее. Многие отряды работают вполне полноценно, гидрологи даже ходят в свою палатку зондировать. Обидно, что мы, с нашей независимостью от льдины, работать не можем вообще. Опять возникла мысль, что мы раньше запланированного времени закончим дрейф и все поедем по домам. Ещё, в контексте того, что мы покинули хребет Ломоносова, думаю: а что, если мы очень рано приплывём в Гренландское море, где наш дрейф должен закончиться? Может, тогда никакой ротации и не будет, скажут всем ждать окончания? Но сейчас посмотрела на карту – до этого моря ещё далеко. В общем, на ночь записала сюда примерно всё, что меня беспокоит, все паникёрские мысли, над которыми, надеюсь, скоро буду смеяться.

Озадачена вопросом натуры для акварели: что рисовать? Сделала композицию из нитриловых перчаток, голубой тряпки, пустой бутылки и синей книги и думаю – неужели я обречена рисовать предметы своего быта? В голове возникла идея проекта – рисовать предметы, которые мне принесут люди, этакое рисование на заказ. Интересно, что они захотят зафиксировать, почему? Записываю, потому что опять сомневаюсь, что осуществлю.

7 Декабря

Сквозь сон слышала трение льда о корпус – это означает веселье в плане ледовой обстановки. Тем не менее сегодня утром всё было как обычно в те дни, когда я встаю рано: завтрак, потом апельсин в каюте и сериал, с девяти до десяти – дорожка. На завтраке разве что стрёкота цикад не было – вчера праздновали переход восемьдесят четвёртого градуса (сейчас, правда, мы двинули немного на юг), да и в меню блины – а это сомнительное удовольствие, их невозможно есть, не запивая литрами жидкости. После дорожки я оделась и пошла гулять с камерой. Гулять по палубе, конечно же. Это того стоило – с вертолётной площадки увидела, что и с левого, и с правого борта вода, трещины разошлись. У кормы тоже длинный след из чистой воды во льду, как после ледокола. Не знала, что и думать, постаралась пока запечатлеть (пришлось включить ISO повыше, ночь же, на небе полная луна). Пожалела, что не выходила гулять каждый день, с тех пор как появились трещины, – могла бы сама проследить динамику. Пришла в лабораторию скидывать фотографии в сеть и встретилась с химиком, которая сказала, что это всё-таки произошло только в эту ночь. Узнала, что есть ещё одно место – «балкончик», с которого можно посмотреть на то, что происходит за кормой. Немедленно пошла туда. На состояние льда у кормы я посмотрела – опять наполовину вода, но гораздо интереснее было погулять по новым местам – хорошо, что такие ещё есть для меня.

Тут меня ждал совсем неожиданный опыт – я сходила на выставку. В глубине коридора наверху ангара висела большая красная палатка, блестящая глянцем в холодном белом свете. Я не могла не оценить экспозицию: по краям коридора низкие коробки и ящики со спасательным оборудованием, а в центре – она. Это палатка, которую продырявило ветром, её развесили здесь на просушку и чтобы заклеить дыры потом. Пройдя дальше, нашла боксёрскую грушу с водой, рядом перчатки. Порадовало, что есть здесь и скрытый уголок для боксёра-любителя, о котором я узнаю только сейчас.

Что ж, события развиваются – точнее, моя осведомлённость о них. Я сознательно пошла на чистку чеснока, чтобы поговорить с людьми в непринуждённой обстановке. Сначала не понравилось – там в жаре коридора камбуза сидели только трое взрослых мужчин, включая главного геолога, и слушали аудиокнигу очень громко. Но раз уж я заглянула, осталась. Оказалось, что книга интересная – это был рассказ Гришковца про деревню, что мне понятно, учитывая провинциальное происхождение. После рассказа заиграла запись спектакля. Он оказался немного старомодным – всякие шутки про женские сумки и подобное. Когда прозвучали слова: «прямо сейчас какой-нибудь корабль тонет», мы дружно засмеялись – хоть и не тонем, ощущение некой катастрофы есть. Скоро геолог ушёл, к нам присоединились химики, колонку по моей инициативе переставили подальше от меня, ну и завязался разговор про текущую ситуацию. Оказалось, главный ледовик хочет свернуть этот лагерь и устроить новый немного по-другому, но институт нас сдерживает, считает, что мы паникуем, и не готов к активным действиям – так я узнала, что без согласования с институтом мы не можем сами что-то изменить. В принципе, понятно. Ещё узнала, что ночью лопнул один из тросов, которым мы швартовались к льдине, – мощно. В общем, сейчас всё сводится к коммуникации между нами и институтом. Кажется, примерно всё и всегда сводится к коммуникации.

Сегодня опять слабость в теле, сонливость, появилась около четырёх-пяти вечера – достаточно рано. Что происходит?.. Спала я вроде бы достаточно, но нет, просто от недосыпа у меня такого не бывает. Редкий случай: копирую текст сюда из другого письма, лень писать то же самое другими словами. После собрания: «Ещё узнала, что ночью лопнули оба троса, на которые мы швартовались, – вау! Утром перешвартовались, вроде не очень надёжно – ну уже и нет крупной льдины. Тем не менее весь лагерь, кроме метеорологии, остался на одном острове. Пока план такой: эвакуировать метеостанцию, развернуться боком к оставшейся льдине и пришвартоваться к ней. До тех пор никакой геологии, конечно. Так что посмотрим, как всё будет происходить». В принципе, такое решение проблемы звучит адекватно – не очень радикально, но и не пассивно. Видимо, удалось договориться с институтом.