Ярость одиночества. Два детектива под одной обложкой - Алена Бессонова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ты всё-таки думаешь, что он…
Васенко подошёл к лестнице на второй этаж, стал подниматься, на последней ступеньке обернулся:
— Нет, я как раз думаю, что приехал не напрасно. Иванников действительно ни при чём, и только потому, что благодаря Косте он ничего не утратил. Он вообще в жизни ничего не терял — только обретал. Ему злодеем незачем быть. Знаешь, Серёга, что-то меня постоянно торкает, понять не могу что. Будто росток версии прорывается. С трудом, но прорывается. Будто что-то важное вижу, но пропускаю мимо. Го-ло-во-лом-ка! Как говорит подполковник Долженко: «Рекбус! Краксфорд! Мать твою! Нет! Не мать твою, а едрит твою картошка!»
22
Исайчев в пятый раз вдавил кнопку звонка в доме на Набережной. Он слышал шевеления внутри квартиры, но не слышал, чтобы кто-то подходил к двери, и всё же решил не сдаваться. Перед отъездом из комитета Михаил позвонил хозяину квартиры, заручился его согласием на встречу — и теперь с остервенением стучал кулаком, покрикивая:
— Станислав Петрович, открывайте, я вас слышу! Открывайте, это Исайчев Михаил Юрьевич! Мы договаривались о встрече!
На последнем слове Исайчева дверь приоткрылась, ограничивая появившуюся щель толстой цепочкой. В ней появилась половинка лица хозяина.
— Покажите, милейший, документик! Я в квартире проживаю один, посему боязно кого-некого в дом пускать…
Исайчев извлёк из нагрудного кармана вишнёвое удостоверение и раскрыл его на уровне одинокого глаза в щели двери.
— Ну-ну, — растянулась в улыбке половинка рта на половинке лица.
Хозяин, пошуршав цепочкой, дверь растворил:
— Заходите, коли не ушли. Раз не ушли, дождались, значит, очень нужно…
Перед Михаилом предстал невысокий старичок с неровно кустящимися седыми бровями. На его узком вытянутом подбородке намёрзла острой сосулькой белая борода. Макушка головы старичка была лысой и полированной. Лысинка напоминала малое лесное озеро, по берегам заросшее невысоким седым кустарником редких волос, собранных в тонкую длинную косичку.
«В прошлом школьный учитель физики, — подумал Михаил и, окинув всю фигуру, увидел женский красный в белый горох халат, едва доходивший до колен, голые икры ног, густо заросшие чёрными волосами, и босые ступни в дырявых тапках. — Нет, вероятно, шкипер на пиратском судне…»
— Постирочный день, — виновато улыбнулся хозяин, — простите мой вид. Тельняшка и треники стираются, а больше надеть нечего. Вот я женин халат и прикинул.
— Она не возражает? — улыбнулся Исайчев.
— Она уже лет пять как не возражает, померла. — Старик повернулся и побрёл в комнату, таща за собой тапки. На ходу обронил:
— Раздевайтесь и проходите…
Обстановка помещения, куда попал Исайчев, была бедноватой: односпальная кровать, застеленная гобеленовым покрывалом, письменный стол, узкий шкаф для одежды и три табуретки. Ближе к балконному окну стоял на треноге дорогой и красивый телескоп, под ним полированный, из красного дерева ящик.
— Вот! — изрёк хозяин, гордо выставив голую ногу с блестящей коленкой. — Телескоп фирмы «Левенгук», рефракторный, с диаметром апертуры 80 миллиметров, увеличение 360 крат!
Все произнесённые Станиславом Петровичем слова были Исайчеву незнакомы, но Михаил понял: то, что он сейчас видит, судя по тону хозяина и величавым ноткам в голосе, а также гордо выпяченной ноге, круто.
— И вот в эту штуку… — Михаил старался говорить медленно, боясь спугнуть старика, — вы видели…
Хозяин не дал закончить фразу, вскрикнул:
— Да! Видел! — Он устремил взгляд в угол комнаты, при этом тряс указательным пальцем, грозя кому-то, только ему ведомому, и, покачиваясь с пятки на носок, выкрикнул: — О чём докладывал местному участковому господину Тырову. А он?! Он решил, что старикан того-этого, выпроводил его, то бишь меня, восвояси. Но главное! Это всё случилось более месяца назад. Долго же вы, господа хранители порядка, раскачиваетесь! Все преступники успеют состариться, а свидетели — помереть!
— Не-хо-ро-шо! — разбивая слово на слоги, медленно проговорил Исайчев, тем самым гася агрессивный настрой Станислава Петровича. — Бе-зо-бра-зи-е! Вы кем до пенсии работали, господин Елистратов?
Старик перестал покачиваться, вгляделся в лицо гостя:
— До девяносто первого года был учителем астрономии, а потом предмет из школьной программы благополучно выкинули дрянные люди, и я переключился на преподавание физики. А что?
— В вас чувствуется глубоко мыслящий и небезразличный человек. Редкая сейчас порода. Вы разрешите присесть?
Станислав Петрович спохватился и, выхватив одну из стоящих в ряд табуреток, поставил её у кровати:
— Извините, бога ради! Садитесь и не обессудьте, я редко сижу — копчик болит, посему буду тихонько перебирать лапками. Вы не против?
— Как вам угодно, — согласился Исайчев. — Значит, сейчас вы учитель физики на пенсии или работаете ещё?
— На пенсии, на пенсии. Астрономию люблю до сих пор, физику терпеть не могу. На старости лет избавился от всего лишнего и оставил только его. — Елистратов ласково погладил чёрный глянцевый бок подзорной трубы.
Исайчев заметил, что старик успокоился, и решил задать тот вопрос, ради которого пришёл:
— Так что вы, Станислав Петрович, видели в ту ночь?
— В ту ночь я любовался луной. Облачность ноль — мечта астронома! Пребывала моя красавица в окне ровно по другую сторону моста. Было фантастично: он чёрным монстром стоял — молчаливый, мрачный, без освещения. А луна, наоборот, как красна девица на небосклоне. Вы заметили, мой дом на Набережной первый от моста, и в связи с этим ни минуты покоя — ни днём ни ночью. Машины шоркают туда-сюда беспрестанно. Тогда впервые стояла оглушительная ти-ши-и-и-на! И вдруг краем глаза я заметил фары. Меня это поразило — мост закрыт! Машина ехала небыстро. Подумал, идиот какой-то, права водителю не жалко. Здесь всегда в начале моста милиционер стоял, а в эту ночь его не было. Правильно! Движения нет. Чего тут отираться?
— Полицейский, — машинально поправил старика Исайчев.
Елистратов с досадой хлопнул себя ладонью по бедру:
— Да, конечно, полицейский, это ведь вы раньше, будучи милицией, за
