Она - моё табу - Настя Мирная

— Его нет. — шорохом бомбит мелкая.

— Есть. И оно болит. — отрезаю уверенно, то и дело задевая маковые губы. Прикладываю ладонь к левой стороне её грудной клетки, чуть выше манящего полушария. — Так бьётся. — выпаливаю неконтролируемо. — Почему?

— Оно боится.

Тонкие пальцы сжимают короткие волосы на затылке. Я тоже собираю длинные локоны в кулаке, но без грубости. Только чтобы удержать стерву на месте.

— Чего?

— Разбиться.

— Крис… — давлю глухо.

— Тсс… — прикладывает палец к моим губам, разделяя со своими. — Не говори, Андрюша. Не надо. Нашей игре конец. Я не хочу продолжать. Возвращайся в часть.

— Только после…

Не закончив фразу, сминаю опиумные губы нежным поцелуем. Прихватываю нижнюю своими губами, без напора лаская её языком. Фурия дрожит. Давит на плечи одной рукой, второй продолжая притискивать мою голову к себе. Скользит языком по моей верхней губе. В рот попадает солёная влага. Отталкиваюсь, но девушка оборачивает шею обеими руками, пробираясь в мою ротовую. Языки встречаются. Гладят с каким-то неземным трепетом. Губы жжёт новая капля соли. Сердцу становится тесно в груди. Оно растёт, ускоряется, срывается с места. Живущие своей жизнью руки исследуют податливое тело.

— У-хо-ди. — бубнит Царёва, но снова целует.

Это первый поцелуй, не вызывающий сексуального желания. Но от этого он становится ещё опаснее. Она для меня под запретом. Дочь генерала, которой я не пара. Психованная Фурия, являющаяся неподходящей мне. Милая, нежная девочка с израненным сердцем, к которой меня тянет с неземной силой. Как мне уйти? Знаю, что должен. Она для меня — табу. Но запретный плод так, мать вашу, сладок. Если сейчас не остановлюсь, то она разнесёт меня вдребезги, ведь я даже не могу разобраться, какая она настоящая. Где заканчивается игра и начинается реальная жизнь? Какие хитрые ходы она способна использовать, чтобы победить в войне? Это сражение за ней. Я проиграл. Выбросил белый флаг, стоило понять, что она способна хоть на какие-то человеческие чувства. Что может испытывать боль.

— Кристина… — выдыхаю, намереваясь остановить это безумие.

— Андрюша… — шуршит она собственным выдохом.

Открываю глаза, глядя на её раскрасневшиеся щёки. Лёгкий румянец ей пиздец как идёт. Фурия век не поднимает. Только тянется губами. И снова я сдаюсь ей. Добровольно возвращаюсь в плен, из которого едва вырвался. Наш мозгодробящий контакт набирает оборотов. Мы целуемся алчно и жарко. Царёва сменяет направление, повернув голову немного в бок. Несмотря на то, что самого колотит, её дрожь явственно ощущаю. Спускаю ладони на поясницу, нащупав резинку белья. Желание увидеть ненормальную в костюме Евы пробивает верхнюю шкалу. Дыхание учащается и дробится. Девушка расстёгивает две верхние пуговицы на кителе, проталкивает ладони под воротник. Обернув рукой узкую талию, перетягиваю Крис через консоль и усаживаю на колени. Веду пальцами от коленки выше, приподнимая подол свободного платья. Добравшись до середины бедра, замедленно перевожу на внутреннюю часть, продолжая целовать маковые уста. Ненормальная цепляется ногтями в запястье, останавливая поток выдаваемого мной сумасшествия.

— Нет. — качает головой, отдирая мою лапу двумя руками. — Этого не будет. Никогда.

Пока её слова медленно отрезвляют захмелевший рассудок, Царевишна возвращается на место водителя и поправляет платье. Заводит мотор, отвернувшись в противоположную сторону. Словно контуженный, вдыхаю. Выдыхаю дым, в который обратился кислород вместо углекислого газа. Она постукивает пальцами по губам. Подрывается. Врубает кондёр. Вжимаюсь в сидение, приходя в себя. Стерва садится полубоком и нетерпеливо выбивает:

— Мне пора ехать.

— Угу. — мычу, не разлепляя век.

— Я серьёзно, Андрей. Вылезай.

Ничего не ответив Фурии, покидаю салон. Глубоко, до разрыва лёгких, забиваю их кислородом. Сворачиваю пальцы в плотные кулаки. Ядовитый вкус и запах гарпии забивает все рецепторы.

Что это, блядь, такое было? Откуда это удушающее чувство разочарования? Желание продолжить начатое? Это не похоть. Она мне хорошо знакома. Сейчас происходит что-то совсем другое, не знакомое, не разгадываемое. Почему Царёва плакала во время поцелуя? Увидеть не дала, но не ощутить было невозможно. Это тоже была игра?

— Бля-я-ядь… — шиплю, бездумно и не пытаясь прятаться, шагая к дыре в заборе. — Чё за херотень?

Что со мной? С ней? С нами?

Насилуя себя вопросами, курю одну за одной, преодолевая пятьдесят метров. После случившегося мне настолько на всё похую, что готов забить на грозящую мне смертную казнь и не возвращаться в часть. Я бы так и сделал, но останавливает готовность отправиться прямо домой к Фурии и потребовать ответов.

Сдвинув в сторону прутья, пролезаю в дыру и оглядываюсь. С видимым облегчением выдыхаю, радуясь, что меня не запалили. Возвращаю забор в первоначальный вид и марширую прямо в казарму. Точнее собираюсь маршировать, но голос ротного замораживает тело на полушаге.

— Столько лет служу, а эту лазейку никто так и не заделал. Что же ты творишь, парень?

Глава 12

Куда ещё хуже?

— Предупреждал же, чтобы не ходил за ней. — будто с сожалением выдыхает Гафрионов, вышагивая вдоль стены своего кабинета. — Ни одна юбка не стоит того, чтобы загреметь в дисбат.

Я упорно молчу. Не вижу никакого смысла оправдываться и объяснять причину побега. Она, блядь, дочь нашего генерала. Если до него дойдут слухи о том, что между жалким сроканом и его чадом есть какие-то отношения, то дисбат покажется мне райским островом.

Стискиваю кулаки до хруста. Зубы скрипят. Желваки ходуном ходят. Старлей перестаёт мельтешить и останавливается напротив, глядя мне в глаза прямым холодным взглядом.

— Думаю, тебе известно, кто она такая? — толкает вопросительно.

— Известно. — отрезаю без эмоций.

— А известно, на что способен Царёв, если узнает, что ты трахаешь его дочку?

Зубной скрежет раздаётся настолько громко, что даже взводник морщится и качает башкой. Снимает фуражку и прочёсывает волосы.

— У нас с ней ничего нет, товарищ старший лейтенант. — цежу металлом.

— Когда ничего нет, самовольно к девкам не сбегают.

Ма-а-ать…

— Она подруга детства Макеева. Я Царёву почти не знаю. Просто увидел, как она расстроилась "тёплым" приёмом отца, и хотел успокоить.

В глазах мужчины отражается куда больше, чем в скованных действиях и немногословных фразах. Это глаза человека, видящего других насквозь.

— Дикий… — выдыхает, будто обречённый на вечные муки. — Я восемь лет в армии. Сам был срочником, потом подписал контракт. Уже ни с первой волной призывников работаю. И сам когда-то был на твоём месте и видел, на что готовы пацаны из-за любви.

Какой, на хуй, любви?!

Вслух я этого, конечно же, не произношу. Но легче от этого не становится. За спокойным безразличием происходит нечто ужасающее, вызванное его словами. Ошарашивающее понимание, но пока ещё без принятия. Я не могу влюбиться