Ночь, сон, смерть и звезды - Джойс Кэрол Оутс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Над ним явно совершили какое-то насилие. Его редеющие седые волосы неровно обрили, обнажив бледный пятнистый череп.
На мощных руках видны синяки и загадочные ранки, словно от укусов насекомых. В вырезе больничной рубахи, на мясистой груди, покрытой седыми волосами, тоже можно разглядеть непонятные ранки, но они уже не так заметны, почти сошли. Не хотелось думать о катетере, отводившем отцовскую мочу в пластиковый контейнер под койкой, как и о трубочках капельницы, вливавших жидкость в вены, как в затейливой машине Руба Голдберга[8], призывающей посмеяться над человеческим тщеславием… или изобретательностью.
Или отчаянием.
Папа, не умирай, прошу тебя. Твое время еще не пришло.
Слишком много цветов в палате. Хризантемы в горшках и увядшие гортензии на подоконнике. Фруктовые корзинки в похрустывающем целлофане, который никто так и не снял. Карточки с пожеланиями выздоровления. Только не…
А некоторые доброжелатели додумались принести больному книги в твердой обложке («Эффект бабочки: в чем состоит смысл жизни», «Озарение: Сила мгновенных решений», «Краткая история Вселенной») из тех, которые всегда читал Уайти Маккларен… или делал вид, что читал. Какая ирония: принести книги тяжелому инсультнику, которому еще только предстоит заново научиться читать!
За дверью на стене висит санитайзер, и любой медработник, как и любой посетитель, обязан, войдя в палату, обработать руки.
Когда Вирджил первый раз сюда вошел, София его предупредила: «Не забывай мыть руки!»
Человек рассеянный, он даже не заметил санитайзера. И вообще, он считал (отчасти подсознательно): то, что предписано другим, не имеет прямого отношения к нему.
Все же он наскоро продезинфицировался. Почувствовал себя маленьким мальчиком, моющим руки, чтобы порадовать маму. Так безопаснее.
Но только в данном случае.
– Каждый раз мой руки, Вирджил. Не забывай.
София жестом показала, как их надо мыть, и Вирджил кивнул: обязательно.
Он сделал глубокий вдох. Поднес флейту к губам. Расставил пальцы по клавишам и заиграл.
Ноты-вздохи трудно было ассоциировать с музыкальным инструментом. (Это подобие флейты Вирджил сам вырезал из ветки бузины.)
Он попытался объяснить семье, что не собирается играть традиционную музыку, да и музыку вообще, это будет особая коммуникация между ним, Вирджилом, и жертвой инсульта.
Что-то вроде молитвы – его молитвы, обращенной к отцу.
Джессалин следила за тем, чтобы каждое утро он мог побыть с Уайти наедине. Остальных это, видимо, раздражало, но мать проявляла твердость. Она знала, что старшие отодвинут его в сторонку и он не отважится подойти к больному. За это он был ей благодарен, но при этом испытывал чувство растерянности, ведь интимная атмосфера сродни крупному плану: все приобретает большее значение. Ему было комфортнее держаться на расстоянии.
В сущности, это он оттолкнул Сабину, а не она его. Хотя, если говорить о физическом, так сказать, буквальном аспекте, их разрыв можно было интерпретировать иначе – именно так (вероятно) считала Сабина.
Эти мысли пронеслись у него в голове, пока он играл на флейте. Язык по-прежнему казался опухшим, пальцы плохо слушались, но издаваемые звуки были прекрасны (по крайней мере, на слух исполнителя), и они (похоже) производили впечатление на прикованного к кровати – синюшные веки трепетали, губы готовы были что-то произнести, а левая рука (вся в синяках и ранках) очень медленно, с невероятным усилием потянулась к Вирджилу, не способная подняться и потому ползущая по одеялу, растопыривающая пальцы, чего раньше не наблюдалось, потом рот дернулся, что-то похожее на спазм, и явственно выдавил из себя «Вир-джил» – первое внятное слово, произнесенное Уайти Макклареном за все дни в больнице.
Вир-джил.
Сын смотрел на отца в остолбенении. Он не был уверен, что не ослышался. Флейта выпала из его рук и запрыгала по полу.
И тут он разрыдался.
Возвращение Уайти
– Првет.
Максимум, на что его хватало. Зато с улыбкой в пол-лица и со сфокусированным (красным, слезящимся) левым глазом, который видел.
Чем не повод порадоваться.
И он мог кивнуть. С подготовкой, с некоторым усилием – кивнуть.
А еще он мог пошевелить (пока еще не «восстановить движения в полном объеме») левой рукой, почти нормально, и его родня набирала в легкие побольше воздуха, прежде чем войти в палату в ожидании того, что они могут увидеть (теперь каждый визит сулил что-то новое): вот он, Уайти, почти прежний, уже сидит на койке с поднятой спинкой, привалившись к подушкам, держит голову (под углом), то есть мышечная координация восстанавливается – то, что мы считаем данностью, это и есть «жизнь», «бытие», «способность чувствовать». А лучше войти без всяких ожиданий и увидеть, как с помощью сиделки Уайти держит или пытается держать в дрожащей левой руке маленький пакетик с апельсиновым соком и втягивает его через соломинку.
Невозможно просчитать, сколько надо (задействовать) нейронов мозга, чтобы послать сигналы нервным окончаниям в руке, а также мышцам, кожным тканям и связкам, чтобы выпить сок через соломинку.
Она целует мужа и плачет от облегчения.
Это похоже на внезапный свет, который ударил в глаза, уже привыкшие к темноте.
Благословение уже не действует
Том сделал вывод: отец не помнил, что с ним случилось в тот день. Не помнил ни самого инсульта, ни того, что ему предшествовало и за ним последовало. Он очнулся на больничной койке под звуки флейты, совершенно озадаченный и удивленный: Как я сюда попал? Вот только выразить удивление у него не получалось.
Лишь после того, как ему рассказали, что он возвращался с завтрака попечителей в библиотеке, когда у него случился «удар», Уайти, кажется, что-то такое вспомнил.
– Завтрак в библиотеке, папа. Вспоминаешь?
Он кивнул, но как-то неуверенно. И Том решил, что это он вспомнил предыдущее мероприятие, а не это, вскоре после которого случился инсульт.
Попечители встречались в городской публичной библиотеке раз в два месяца. В его голове это могло перемешаться.
В целом память Уайти, насколько можно было судить, серьезно не пострадала: он узнавал лица, помнил имена, понимал, где находится. А вот события, предшествовавшие инсульту, – как сел в машину, как ехал по автостраде, как начал тормозить и съезжать на обочину – напрочь вылетели из головы.
Сам «удар» он, естественно, не помнил. Единственное, что он из себя выдавил:
– Чрнт.
– Чернота?
– Ды. Чрнт.
Его здоровый левый глаз был на мокром месте, что семья интерпретировала как победные слезы: видите, я могу с вами говорить!
Когда рядом не было никого из родных или медперсонала, Том спросил Уайти, помнит ли он офицеров полиции. Может, от него потребовали остановиться?
Нет, такого не помнил.
А полицейская сирена? Патрульная машина сзади или сбоку?
Тоже не помнил.
А как затормозил и съехал на обочину?
Нет, не помнил.
Если
