Надежда - Шевченко Лариса Яковлевна

— Вась, пойдем сегодня к Шапене? Грех упускать удобный случай. Отчего не поразвлечься, не позабавиться?

— Не хочу, — последовал раздраженный ответ дяди Васи.

— Ну и дурак. Неужто и впрямь прилип к своей бабе? Без сомнения прилип! Сдается мне, что трусишь, подкаблучник несчастный.

— Ничего подобного! На кой мне Шапена, если душа не лежит. Раз оплошал: пошел к ней с дуру, мужики после получки затащили. В тот день жребий пал на меня. И тут все обнаружилось. Моя-то чистенькая, нежная, ласковая. А эта грязная, гадкая. Куда ни глянь, все рвань. Противно даже прикасаться. Сбежал я. Не обошлось без осложнений. Прилипла так, едва ноги унес. Чепуховая история... Я же не пью до одури. Не животное. Хочу, чтобы все было красиво и по любви.

— Какая у тебя любовь в пятьдесят лет? — недоверчиво хмыкнул молодой шофер.

— Если в тридцать была, так и в пятьдесят будет. Ты не любил, и тебя не любили по-настоящему, вот и куролесишь, — спокойно ответил наш дядя Вася, раскладывая на искристо-белом полотенце свертки с едой.

Зойка хихикнула. Дядя Вася услышал, рассерчал и прогнал нас. Убегая, я оглянулась. Шофер осуждающе качал головой. Я смутилась и потащила девчонок к зерносушилкам. Но поработать не получилось и там. Ветер уплотнил тучи. Опять заморосил дождь. Лежим под навесом, закопавшись по пояс в теплом зерне, и сетуем на погоду, анекдоты про Хрущева шепотком травим, в карты вяло перебрасываемся. Новые знакомые рады передышке.

— Девчонки, не рвитесь на комбайне работать. Тяжкий труд — целый день махать вилами на сенокопнителе. Остюки царапают тело, от жары задыхаешься. Солома, полова в глаза летит. Не спасают пылезащитные очки. Платком обвяжешь голову и лицо, а какой толк? Дома разденешься догола, чтобы помыться, все тело черное от пыли и огнем горит. Я вон здоровая какая, и то кровь носом шла первые дни. От матери скрывала. Сама ведь напросилась на комбайн. Считала позором с малышней на току торчать. Сейчас ничего, мало-помалу обвыклась в поле. Надеюсь, на месяц сил хватит. Да, что ни говори, и трудодень лучше оплачивается. Обед привозят и воду питьевую. Правда, бывает, что пока колымага по всем полям прошлепает, так еда только к вечеру появляется. На лошадке не больно-то разгонишься! — наставляла нас Нюра.

— Нюр! Расскажи про пчел, — смеясь, пристала к подруге Галя.

— Отстань! Сама рассказывай, раз такая смешливая, — незлобливо огрызнулась Нюра.

— Ну, так слушайте, девчонки, — начала свое повествование Галя. — Две недели назад на Нюркин комбайн напал рой пчел. Наверное, отдохнуть захотел. А Нюра не замечает и все продолжает вилами махать, приминать солому в копнителе. Вот рой и облепил ее. Она в ужасе соскочила со своего поста и давай без оглядки носиться по стерне. Пчелы разозлились и начали жалить и ее, и штурвального, и сцепщика. Теперь вместе они по полю скачут, не чуя под собой ног. Визг, мат! Нюрку такой страх обуял, что уж и соображать перестала. Тут комбайнер вспомнил, что спасти от «бандитского нападения» может только вода. На их счастье, неподалеку была глубокая лужа. Крикнул он Нюрке, а она с перепугу в другую сторону рванула. Молодой штурвальный поймал ее, за шиворот схватил, и они помчались к спасительному месту. Рой за ними. Шлепнулись они в лужу. Грязи там по колено, а воды — всего ничего. Только головы высунут, — пчелы на них пикируют. Они опять лицами в грязь. Когда рой улетел, вылезли работнички липкие, злые, черные, страшные как смертный грех. А Нюра точь-в-точь как мокрая курица. Пришлось на полевой стан ехать отмываться. А там их мужики встретили градом издевок и насмешек. Офонарели совсем! Никакой душевной жалости! У бедняг от укусов температура поднялась. Нюрка два дня потом болела. Говорят, пчелы до смерти могут зажалить. На полевом стане только старая повариха слезу пустила. Кинулась к Нюрке как шальная. Мыла ее и все приговаривала: «Господи, спаси дитятку». Оказывается, эта бабуся сама в молодости чуть не погибла, когда пчела укусила ее в горло. Женщина второпях компот с живой пчелой выпила.

— История на самом деле невеселая, — вздохнула Рая.

— Главное, хорошо закончилась, — улыбнулась Галя.

— Нюра, и ты после такого происшествия опять на комбайн пошла работать? Беды всегда сваливаются на голову неожиданно. Не боишься снова вляпаться? — спросила я.

— Так у нее там зазноба-штурвальный! — беззаботно засмеялась Галя.

— Хватит языком трепать, — рассердилась Нюра и покраснела.

— Девчонки, а какие мальчишки вам нравятся? — вдруг спросила Галя.

— Никакие, — ответила за всех нас Валя Гандлер.

— Совсем никакие? — удивилась Нюра.

— Для меня нет разницы — девчонки или мальчишки. Лишь бы с ними интересно было, — объяснила Валя.

— Я в том смысле, за кого бы ты замуж пошла? — уточнила Галя.

— Не думала. Зачем раньше времени себе голову забивать?

— И все же, какого бы мальчика ты выбрала? — настаивала Галя.

— Доброго, как мой папка.

— А я бы красивого, — влезла Зоя.

— Почему? — удивленно спросила Нюра.

— Все будут мне завидовать!

— Чему завидовать? — засмеялась Галя. — Пока молодой — хорош, а постареет, такой же, как все, будет. Я от старшей сестры слышала, что красивый муж — чужой муж. Красавчики по большей части или глупые, или эгоисты. Кичатся своей внешностью и забывают, что это не самое главное в жизни. Вон у Ани с Некипеловки муж видный был, да на беду вернулся из армии с обожженным лицом. Вообразил себя несчастным, пьет. Ее измучил. Потому что бестолочь. Постылая у Ани жизнь! И у Насти жених был тоже вроде как с картинки, а перед армией остригли ему кудрявые волосы, и стал он курицей ощипанной. Ничего в нем интересного не осталось. Болван неотесанный. Пустозвон. Представь себе: вышла ты замуж за красивого дурака. Он на тебя и мат, и прочие грубости, и в работе с него толку нет. Какая тебе радость жить с ним? Ты готовишь еду, стираешь, заботишься о нем, а он тебе в награду или хамит, или, того хуже, по чужим женщинам, вроде нашей местной «достопримечательности» Шапены, бегает. Счастье превеликое, да? Таких надо остерегаться.

— Характер в мужчине важней всего. А то выйдешь замуж — и будто душу в г...е вываляешь. Так мне тетя говорила, когда разводилась, — грустно высказалась Валя.

— Ну, а если ты влюбишься в красивого парня, что тогда? — не успокаивалась Зоя.

— Как полюблю, так и разлюблю. Я же должна соображать, что хорошо, а что плохо для меня. Влюбляться и любить — разные вещи, — заверила Галя, и лицо ее приобрело выражение твердости и решительности. — Я хочу, чтобы меня любили так, как Пульхерию Ивановну в «Мертвых душах» Гоголя.

— Моя бабушка объясняла, что влюбленность — это восхищение души, эмоции, то есть реакция организма на положительное раздражение. А любовь — это серьезное чувство, которое возникает, когда человек пропускает эмоции через интеллект. Любовь женщины требует от мужчины ответной любви и душевной связи. Любовь не только праздник, она еще и труд большой. Красиво бабушка сказала! Правда? — вставила я.

— Влюбиться — это как ярким огнем вспыхнуть. Ничего вокруг не видишь и не слышишь. Чувства глаза застят. А любить — значит уважать, ценить, жалеть. Когда в женщине есть такое чувство, тогда и богатства ей большого не надо, и любая беда не беда. Если мужчина предаст ее, то лишит самого главного в жизни, — печально высказалась Галя.

— Я сейчас «Следопыта» Фенимора Купера читаю. Какая любовь! Он к ней прикоснуться боялся, слово сказать при ней не мог. А какой был умный и сильный! — мечтательно заговорила я.

— Такая любовь может где-то и бывает. Только у нас мужчины — другие. Им только бы лапать девчонок, — засмеялась Нюра.

— И твой такой же? — спросила Валя.

— А то ж какой еще?

— За что же ты его любишь? — вытаращила я глаза.

— Не знаю. Люблю и все. С ума схожу, ночей не сплю. Бегаю в клуб, чтобы только увидеть его, — смущенно созналась Нюра.

— Он красивый? — поинтересовалась Зоя.

— Нет, — вздохнула Нюра.