Огненный лис - Никита Воронов

— Угадала, — серьезно ответил тот. — Чувствую, что должник твой, но…

Дарья зажала рот гостя ладошкой:

— Хочешь, подскажу?

— Ага, — обрадовался Виктор.

— Пожалуйста, заткнись до утра. Я спать хочу — ужас! Четверо суток в дороге.

Не дожидаясь ответа, она повернулась на другой бок и почти мгновенно заснула.

А Рогов снова остался наедине со своей тревогой.

Тяжелые, бередящие душу воспоминания, казалось, рождались не в его измученном сознании — они втекали в комнату сквозь окно, проползали под дверью, сочились из толстых щелей паркета.

— Огненный Лис, — обреченно шепнул Виктор во тьму. — Опять ты… За что? Почему? Зачем ты меня преследуешь?

Накатило: выстрелы, следствие, суд…

Вернее — не суд, а заседание военного трибунала далекого Белогорского гарнизона.

… Это было жалкое и убогое, ни на что не похожее сборище, неуклюже пытавшееся соблюсти видимость общепринятых процессуальных норм.

На скамье подсудимых Виктор не сидел.

Он находился в зале — прямо перед председательствующим, в окружении нескольких свидетелей, военного дознавателя и старших офицеров своей войсковой части.

Слева, как и положено, затаился в бумагах обвинитель — зам гарнизонного прокурора.

Справа — адвокат с пикантной фамилией Буравчик. Из всех проживавших в Белогорске коллег по ремеслу он единственный мог по праву называться настоящим мужчиной: потому что остальные трое были по-просту женщинами.

Очевидно, именно это условие обеспечивало Буравчику неимоверный успех и популярность среди нуждающихся в защите — откровенно говоря, других достоинств у него не наблюдалось.

Адвокат Буравчик работал не за страх и не за совесть. Он работал за деньги… У его нынешнего подзащитного Виктора Рогова денег не было, поэтому предугадать исход дела не составляло труда.

— Прошу всех встать!

Виктор не пошевелился.

И дело вовсе оказалось не в неуважении к суду, нет. Просто ежедневное, многочасовое и по сути бессмысленное разбирательство вымотало его настолько, что у Рогова не осталось уже ни моральных, ни физических сил.

— Подсудимый, встаньте!

Вчера заместитель прокурора запросил для него шесть лет лишения свободы. Защитник промямлил что-то невразумительное… Но это было вчера.

А сегодня?

Сегодня уже звучали казенные, равнодушные слова приговора:

— …К пяти годам… в колонии усиленного режима… может быть обжалован…

Первым желанием, появившимся тогда у Виктора, было: просто подняться и уйти.

Его ведь, по существу, никто не держал — конвоя в зале не было, не удосужились вызвать заранее. Поэтому пришлось ещё минут сорок в одиночестве, сидя на лавочке во дворе, дожидаться наряда и спецмашины.

Наконец, теперь уже осужденного Рогова отвезли в местное отделение милиции, в КПЗ.

Следственный изолятор находился в четырехстах километрах, в славном городе Благовещенске — столице Приамурской Ратании.

Ратания… Так когда-то, давным-давно прозвали эту область переселенцы: строители БАМа, геологи, лесорубы, золотодобытчики.

Наверное, в честь средних размеров рыбки ратан, исконной обитательницы здешних озер и речек. Удивительная, надо сказать, тварь! Огромная голова с широченной пастью — а дальше сразу хвост. И живучестью обладала феноменальной. Зимой, в холода сорокоградусные вмерзала в лед, но летом вновь оживала.

И если уж заглотит крючок — то навсегда…

— За что тебя, парень? — С нескрываемым сочувствием спросил милицейский старшина, глядя на Рогова. К сопроводительным документам, лежащим на столе, он даже не притронулся.

Виктор назвал статью и срок.

— Авторитетно, — констатировал старшина, и тут же заспорил с подошедшим сержантом, «прокатит» ли названная статья под обещанную Горбачевым амнистию.

Получалось, что нет.

Старшина опять обернулся к Рогову:

— Ты бы это… Из карманов все выложи. И регалии свои сними, не положено в камеру.

— Да и не к чему, — поддержал его напарник.

— Как это снять? — Не понял Виктор.

— Ну, погоны, петлицы… Рви!

Рогов как пришел на суд прямо со службы, так и не переоделся: рубашка, галстук, китель.

— Жалко форму-то. В ателье перед выпуском на заказ шили.

— Она уж тебе вряд ли опять понадобится, — успокоил сержант. — И вообще… Переодеться бы ему во что-нибудь попроще, верно, Петрович? Не на парад ведь, к зэкам идет.

— Да, пожалуй. Родственники знают?

— Нет, — покачал головой Виктор. — Далеко они. В Ленинграде.

Милиционеры разом присвистнули.

Наступила неловкая пауза, потом старшина сдвинул на затылок фуражку и почесал лоб:

— Деньги твои возьму. Тут у тебя немного, но…

— Да, конечно! Возьмите! — Скороговоркой произнес Рогов. — Мне они уже ни к чему, а вам пригодятся.

— Но, но! — Встрепенулся милиционер. — Смотри мне…

— А что?

— Я робу тебе какую-нибудь куплю. Пожрать, покурить… Завтра получишь.

— Спасибо, — сглотнул слюну Виктор.

— Куда же его теперь-то, Петрович? — Сержант взял в руки «сопроводиловку». — В таком прикиде к жуликам не пихнешь…

— Сажай в седьмую, к полковнику.

Сержант кивнул и легонько подтолкнул Рогова в направлении больших, окованных металлом дверей, уводящих куда-то внутрь этой маленькой местной тюрьмы:

— Пошли.

Обреченно щелкнули электрические замки, заскрипели петли…

Тесная, вонючая камера. Всего освещения — тусклая лампочка над входом. Ни единого, пусть даже наглухо задраенного окошка, лишь мертвый, сводящий с ума искусственный свет не гаснет ни днем, ни ночью.

Шершавые стены. Почти все пространство пола занимает деревянный, местами уже подгнивший настил — нары. Тут же в углу металлическая раковина умывальника и «параша».

— Сколь надо мало человеку места, чтобы жить… — нараспев, словно монолог из Шекспира продекламировал расположившийся на нарах мужчина лет пятидесяти. По всему чувствовалось, что сидеть в одиночестве ему поднадоело. — Прошу! Все же, это самая лучшая камера из здешних.

— А сколько всего? — безразлично спросил Рогов.

— Восемь… Здравствуйте, молодой человек!

— Добрый вечер, — спохватился вновь прибывший.

Мужчина усмехнулся и достал откуда-то из сапога наручные часы:

— Действительно — вечер… — подтвердил он. — Проходи, не стесняйся!

Виктор снял форменные ботинки и тоже залез на нары.

В камере было настолько сыро и душно, что буквально через пару минут он по совету старожила скинул с себя и все остальное, оказавшись только в трусах и майке.

— Ну-с, давайте знакомиться. Или как?

— Конечно, — кивнул новичок.

— Валерий Николаевич Болотов. И попрошу при произнесении моей фамилии делать ударение правильно — на первом слоге.

— Договорились! — От чепорности сокамерника Рогов даже немного повеселел, и представился в свою очередь.

— Виктор, судя по обмундированию вы ведь — офицер? — блеснул смекалкой Болотов.

— Да. Лейтенант… Командир отдельного ремонтного взвода.

— Ну, что же, отлично. Нашего полку прибыло.

— Как, и вы тоже?

— Разумеется. Военный врач, полковник медицинской службы. Между прочим, начальник Белгородского госпиталя!

— Вот это да! — Изумился Рогов. — Дела-а… А извините, товарищ полковник, вас-то за что?

— О-о! — Поднял вверх палец Болотов. — Это такой сюжет… Прямо, детективный роман. А если проще — обвинили в получении взятки. Кстати… Оставьте, ради Бога, всякие официальные обращения. Мы здесь, милейший, вроде как в подполье находимся, ясно? Зовите меня просто, по имени-отчеству.

— Понятно, — кивнул Рогов. — Простите… Простите, а вы действительно взятки брали?

— Ну, вы наглец, милейший! — Рассмеялся Валерий Николаевич. — Такие вопросы задавать не принято.

— Извините.

— Ерунда… Ну скажите, кто в наши дни не берет? А?

Рогов смущенно пожал плечами и полковник посмотрел на него с нескрываемой завистью:

— Да, понимаю… Вы ещё так молоды, откуда вам знать!

Помолчали. Потом Болотов вздохнул:

— Мне прокурор, паскуда, восемь лет с конфискацией запросил. Имущество все описали… Жена в чем была, в том и ушла жить к соседям.

— Вас уже осудили?

— Нет. Конечно же, нет! Вернули дело на доследование. Шестой месяц по этапам мотаюсь — то в Благовещенск, в СИЗО, то опять сюда. Возят, возят — а посадить не могут. Обвинение-то голословное, доказательств нет. Но бороться с ними я устал — ужасно! Наверное, старость. Порою так хочется опустить руки, согласиться на все…

— Понимаю, — кивнул Виктор. — Мне вот тоже так.

— Ну-ка! Расскажи, за что и сколько тебе обломилось от нашего народного? Самого гуманного в мире?