«Коль дожить не успел…» Воспоминания о Владимире Высоцком - Игорь Васильевич Кохановский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Долго ли, коротко ли, но эта история подошла к своему завершению: записанные четыре песни были представлены на худсовет фирмы «Мелодия». Прозвучали все четыре великолепно, и все вроде как получали право быть на пластинке, но тут встал куратор фирмы «Мелодия» от Министерства культуры и сказал, что песни все действительно великолепные, но вот той, что называется «Больше не встречу», на пластинке не будет. Его спросили, почему? (а это был некто Вячеслав Зубов, чиновник, попортивший много крови молодым композиторам, «рубивший» их сочинения почем зря, и, зная за собой эти «подвиги», любивший сочиненную им байку, что о Зубова многие сломали зубы), и он, ничтоже сумняшеся, сказал:
– Потому что эта песня посвящена Высоцкому.
Когда его спросили, а где это видно, что она ему посвящена, тот ответил, что это текст Кохановского, а все знают, что они дружили. Никакие уговоры не помогли, и миньон вышел без этой песни.
А летом 1981 года я был пару недель в Сочи, и из всех ресторанов этого города по вечерам доносилось: «Больше не встречу, такого друга не встречу…». Сарафанное радио в те года работало превосходно… А официально эта песня появилась на пластинках только лет через шесть, когда было снято табу с фамилии Высоцкий.
Первое время после его смерти мне периодически снился один и тот же сон: будто он ушел из театра Любимова и организовал свой, и вовсю репетировал, и меня приглашал на премьеру, которая должна скоро состояться, и, когда я от него уходил, он сказал вдогонку, чтобы я непременно был на премьере: «Ты-то ведь знаешь, что я не умер», – говорил он, провожая меня. Вот такой странный сон. С небольшими перерывами он повторялся несколько первых лет после его ухода. Потом перестал сниться…
Да, конечно, все эти препоны в виде запретов на официальные концерты, изъятие из фильмов уже написанных песен, неутверждение на роли в кино, роли, которые он хотел сыграть, и режиссеры хотели его снимать, но этого не разрешали чинуши от искусства, – все это, безусловно, ранило его беззащитную душу, рвало ее на части, и все же серебряные струны своего удивительного дара, покорившего людей всех возрастов и всех профессий, дара, который не только наполнял смыслом его жизнь, но и сам становился его жизнью, дара, ниспосланного ему Богом, перед которым ему, конечно же, «есть чем оправдаться», струны этого уникального, бесценного, невероятного дара он все-таки оборвал сам. И это самая безысходная и невыносимая горечь, что охватывает меня, когда я вспоминаю Володю таким, каким я его знал.
В провидческой и, пожалуй, самой сильной его песне, в вариантах рефрена есть и такой:
Коль дожить не успел, так хотя бы – допеть…
ДОЖИТЬ он действительно не успел, но что касается ДОПЕТЬ, тут он ошибся. Потому что песни его и сегодня звучат, и они так же современны и так же задевают за живое, как и при его жизни.
© Фото Анатолия Гаранина / рИА Новости
Рost scriptum
Каждый раз, когда я слышал от Володи очередную посвященную мне песню, а таких было пять, меня не оставляла мысль, что надо бы тоже разродиться ответным посвящением И такие попытки были, дважды я писал стихи в адрес друга, но они не сохранились И хорошо, ибо были они, на мой сегодняшний взгляд, мягко говоря, несовершенны И только после его уходя случилась песня, посвященная Володе, а много позже и стихи, которые вполне уместны в этих воспоминаниях о единственном моем друге
Тогда
Казалось мне, кругом сплошная
Владимир Высоцкий
Бывает, вспомню Магадан,
Где я родился, но и где я
Вторично к тридцати годам
Свое отпраздновал рожденье,
Начав свой путь (почти с нуля)
Как журналист и стихотворец,
И мне колымская земля
Сказала: «С Богом, иноходец!»
Здесь были первые шаги
Трудны, но не от гипоксии
В стихии северной тайги
На самом краешке России,
Где ветер, вечно груб и шал,
Гулял в любое время года,
Где не хватало кислорода,
А я свободнее дышал.
Свободней, чем в Москве шальной,
Гнилой попойкой безрассудной,
Чей воздух, спертый суетой,
Был с магаданской добротой
Уралом разделен как будто.
Здесь посетил меня мой друг,
Чье творчество – сама эпоха…
(Ему в то время было плохо —
Крепчал поклеп партийных сук).
Душой творца и скомороха
Он принимал иной недуг
людской
Иль чей-нибудь конфуз
То словно фарс, то словно драму
Своей судьбы, избравшей курс
Притом отнюдь не как рекламу.
Тот, что держал его на грани
Паденья в пропасть грубой брани,
Где затаенная хула
Всегда обжечь его могла,
Как кипяток в закрытом кране.
На грани той свой дар взрастив,
Канатоходцем без страховки,
Рискованно, но без рисовки,
Не раз хулителей смутив,
Презрев падение с каната,
Он шел —
В том главный был мотив
Его души, его таланта,
В том видел главный свой искус
Раскованный певец эпохи,
Ее почувствовавший пульс,
Поднявший истин тяжкий груз,
Познавший риска острый вкус,
Вдруг оборвавший песнь
На вдохе…
Я помню, как бродили мы
Тогда в весеннем Магадане
Среди рассветной полутьмы,
Скрывающей от нас в тумане
Дома, людей и те года,
Что встретим, как два сводных брата,
Не ведая, где и когда
Меж нами клин вобьет неправда.
Наговориться не могли,
Не допуская, кроме тризны,
Что где-то там, в иной дали
Вдруг разойдутся наши жизни.
…Он будет всюду на виду,
Как датский принц на авансцене,
Незащищенный, на свету…
И славы яркая арена
Закружит в замкнутом кругу
Той вседозволенности ложной,
Где, как в колымскую пургу,
И некогда,
