«Коль дожить не успел…» Воспоминания о Владимире Высоцком - Игорь Васильевич Кохановский

Официальная Москва хранила молчание о случившемся, и я вечером по радиоприемнику поймал «Голос Америки». Едва смолкли позывные радиостанции, как я услышал голос Володи:

Мой друг уехал в Магадан,

Снимите шляпу, снимите шляпу…

и, после того как песня закончилась, диктор сказал, что сегодня в Москве на 43-м году жизни, скоропостижно…

«Боже мой, – подумалось в ту минуту, – ведь такое не приснится и в дурном сне. Написанная как веселое, шуточное, дружеское послание, столько раз пропетая мне Володей в нашем тесном кругу, сегодня предвещает известие о его кончине и передается в такой день по “Голосу” из-за океана».

На следующий день я приехал на Малую Грузинскую. В квартире уже было полно близких и родственников. Подошел к Марине, обнял и склонил голову к ней на плечо.

– Сколько вы с ним… – сквозь слезы проговорила она.

Володя лежал в спальне, где и умер во сне. Я долго не решался войти, взглянуть на него… Наконец вошел. Слез не было, но меня трясло, как в лихорадке.

Я быстро вышел, не хотел запоминать его неживого…

И тут я увидел Севу Абдулова, который все последние годы был с ним рядом.

– Сева, как же так? – это все, что я мог сказать.

– Гарик, это должно было случиться, – как-то спокойно, или мне так показалось, произнес он.

– Что значит должно?

– А ты ничего не знаешь?

– А что я должен знать?

– Ты не знаешь, что он кололся?

– Да ты что! Откуда же мне знать…

– Да, он сидел на игле.

«Значит, это все произошло в течение последних двух – двух с половиной лет, – пронеслось у меня в голове. – Ведь когда мы были пять часов в сауне, в Красной Пахре, в мае 1977-го, ничего подобного не было и не предвещало».

– И что он колол?

– Морфий.

– Много?

– Да, очень. Последнее время – 40 ампул в сутки!

– Какой ужас!

– В январе этого года я его уговорил пройти обследования в очень классной клинике у очень хорошего, быть может, лучшего у нас специалиста. Обследовали. Врач сказал ему, что пора поберечься, со здоровьем большие проблемы. А потом меня отвел незаметно в сторонку и сказал, что он Володе дает от силы год жизни… Видишь, ошибся на полгода…

Я сразу вспомнил рассказ Паши Леонидова и упомянутую им тогда эту роковую цифру 40 ампул. И еще я понял, почему от него не несло перегаром там, в подземном переходе ВААПа. И то странное поведение его прошлым летом в ЦДЛ объяснилось теперь: видимо, у него была «ломка» и ему нужно было срочно уколоться, и он не знал, где это сделать.

– А прошлой осенью, – продолжал Сева, – мы его уговорили лечь в больницу на интенсивную детоксикацию – это когда очищают всю кровь, практически обновляют ее, чтобы ничего не осталось от того, что дает «ломку», процедуры довольно неприятные. Но после пропадает тяга к наркотикам, ты даешь расписку, что предупрежден: если уколешься, можешь умереть. Через три дня приехали за ним, его выписывали. Он вышел, весь такой отдохнувший, порозовевший, улыбающийся. Вдруг он от нас как рванет, мы не успели опомниться, как он прыгнул в такси, что как нарочно только освободилось, и уехал. Я предположил куда, и мы поехали в Первую Градскую. Там у него был знакомый врач, у которого он обычно покупал морфий. Приехали, входим к этому врачу в кабинет, Володя там, сидит, развалившись, уже под кайфом. «А я не умер», – сказал и как-то нехорошо улыбнулся. И я понял – это конец, верней, начало конца.

Сева замолчал. Молчал и я. Что здесь можно было сказать… Бравада на грани идиотизма, игра со смертью – кто кого? Вот так, наверно, когда-то царские офицеры, изрядно выпив, на пари играли в «русскую рулетку» – заряжали барабан пистолета одним патроном, потом, не глядя, вертели барабан, подставляли дуло к виску и нажимали курок. Дикая бравада и тоже на грани идиотизма.

Или тут тоже актерство взяло верх над здравым смыслом? Показать всем – вот какой я, мне все нипочем. Я склонен думать, что это уже аберрация сознания. Чем еще можно объяснить его «оригинальное» откровение, заснятое на пленку, где на какой-то дурацкий вопрос корреспондента он говорит, что хотел бы знать, сколько лет, месяцев, дней, часов и минут ему осталось жить. Какой человек, как говорится, в трезвом уме и здравой памяти захочет знать ЭТО? Потом я где-то в воспоминаниях Марины прочел, что последнее время он мог говорить без умолку, да и спал от силы часа четыре в сутки. Вероятно, то были симптомы перерождения или распада личности, и близкие Володе люди не могли не видеть этого.

Где-то через месяц или полтора после Володиного ухода мне позвонил один молодой композитор, я с ним еще не был знаком, представился – Владимир Матецкий – и сказал, что у него есть одна мелодия и что он хотел бы мне ее показать. Мы встретились. Я послушал. Мелодия была изумительна. Сразу, что называется, хватала. Когда я спросил, какая тема ему видится, он сказал, что не знает, мол, все на мое усмотрение.

Я забрал кассету с его музыкой, пришел домой, стал слушать… И то ли потому, что все случившееся с Володей было очень живо, то ли по какой другой, неведомой мне причине, но, прокрутив несколько раз пленку, я вдруг взял чистый лист и, почти не отрывая ручки от бумаги, написал:

Больше не встречу, такого друга не встречу

Такого друга, как ты,

Дарит жизнь только раз…

И не излечит, ничто печаль не излечит,

Мою печаль о тебе

Память сгладить не даст…

Это был припев (самое главное в песне). Запевы тоже написал быстро. А дальше… С исполнителями всегда было трудно. Мы с Матецким не знали, кому отдать эту песню, которая, мы чувствовали, получилась классной.

Это была осень 1980 года. Тогда еще Александр Барыкин и Владимир Кузьмин работали вместе, и назывались рок-группа «Карнавал». А в те годы записывать пластинки в профессиональной студии могли только те ВИА, которые были при Москонцерте или каких-либо местных филармониях. Правда, делались исключения, если группа была высокопрофессиональная. А эти ребята уже тогда были именно такими, к тому же очень талантливыми. Когда мы с Матецким показали «Карнавалу» нашу песню, то они тут же сказали «берем»,