Надежда - Шевченко Лариса Яковлевна

— Да, стишками в стенгазету никого не удивишь, — язвительно хмыкнула Лена.

— Вот бы спектакль про любовь поставить! Не школьный. Взрослый. Такой, например. Сцена разделена на три части. По центру — свет. Справа и слева две комнаты. В одной — он, в другой — она. Обе комнаты в полумраке.

— Зачем полумрак? — искренне удивилась подруга.

— Неловко о своих чувствах говорить при ярком свете. Слушай дальше. Она страдает, он переживает, злится.

— Но такое уже тысячу раз описывалось в книгах! — пренебрежительно высказалась Лена.

— Пьесу можно перелицевать, главное — не подражать, свою душу в нее вложить. Может, сюжет усилить особой формой постановки спектакля? Я бы изобразила мечты женщины в виде порхающих в танце девушек в прозрачных одеждах. А мечты мужчин...

— Ох, и достанется тебе за такой спектакль! — истерически захохотала Лена, прервав мои восторженные разглагольствования.

Я не обиделась.

— А если откровенно показать, как на самом деле мучается человек, когда его отвергли или когда ему изменили? Какой он бывает тогда злой, жестокий и слабый? — предложила я неуверенно.

— Кому охота на плохое смотреть? Такого «добра» вокруг сколько угодно! — фыркнула Лена.

— Ты права: душа радости просит. Значит, опять безуспешные попытки, пустые фантазии? — сконфуженно и озадаченно взглянула я на подругу, ища если не поддержки, то хотя бы сочувствия.

— По мне лучше красивая сказка, чем гадкая правда, — отрезала Лена, не желая принимать участия в обсуждении моих прожектов.

— Не доросла я ставить серьезные спектакли, а школьные — уже не интересны, — с неподдельной трогательной грустью прошептала я. — Учитель пения говорил, что, чем больше скрыт замысел художника, тем ценнее его произведение. А у меня все нараспашку, все в лоб. Получается, что от глупости.

Лена саркастически засмеялась. Над чем? Над моими мелкими, с ее точки зрения, фантазиями или над своими, вовсе несбыточными? Продолжать разговор не хотелось. Не клеился он. Со мной такое случилось впервые. Я всегда втайне гордилась своей способностью разговорить кого угодно из подружек. А тут осечка вышла. Почему? Кажется, поняла. Я все о себе и о себе.

Не заметила, как стемнело. Ветер зашелестел сначала осторожно, а потом рванулся, будто тормоза растерял.

— Бежим к нам! — крикнула Лена.

Только мы вскочили под навес, как хлынул дождь. Молодые сосны вокруг детдома склоняли головы до пояса, трясли и размахивали ветвями-руками фантастических чудищ, швыряли шишки на асфальт. Стена дождя окутала весь парк. Она колыхалась, закручивалась и вздыхала, как живое существо. Грозно рокотал гром. Небо то разрывалось своенравными молниями, то смыкалось, словно погружаясь в темноту. Яркие редкие вспышки позволяли разглядеть сквозь туман дождя лишь торопливые силуэты людей, темные нагромождения домов и деревьев. Сразу похолодало. Мое измученное жарой тело задышало. Громкий, короткий, как выстрел, удар грома подбросил меня.

— В громоотвод молния попала, — сказала Лена.

Ветер стих так же быстро, как и начался. Монотонное шуршание дождя уже реже нарушалось рокочущими глухими удаляющимися раскатами. Потом дождь совсем прекратился. Влажные молчаливые сосны в ярком свете полной луны теперь были четкие и контрастные.

— Как лучше сказать: «повисли на ветвях умытые созвездья» или «запутались в ветвях усталые созвездья»? — спросила я Лену.

— От твоего настроения зависит, — рассеяно ответила она.

— Знаешь, как я про летний дождь в сочинении написала? «Насупилось небо мимолетной обидой. Потом сбросило минутные детские слезы и вновь осветило всех солнечной улыбкой».

— Учителю понравилось? — откликнулась подруга, с трудом оторвавшись от своих мыслей.

— Нет. Он высмеял меня.

— Ему такого не понять. Хочешь, расскажу тебе стих, который недавно сочинила? — вдруг тихо спросила Лена.

— Конечно! — обрадовалась я и испугалась своей бурной реакции. Но Лена уже проникновенно говорила:

Горит свеча дрожащим светом,

Вокруг детдомовцы сидят.

Они ведут о том беседу,

Как будут дальше выживать.

Одна девчонка боевая

Склонила голову на грудь.

В тоске по матери родимой

Не может, бедная, уснуть.

Зачем меня ты родила?

Зачем в детдом меня сдала?

Судьбой несчастной наградила,

Зачем меня совсем забыла?

Над нами местные смеются,

Нигде проходу не дают.

И только слышим их укоры:

«Опять детдомовцы идут».

Низкий голос звучал как из подземелья. Пронзительные, незамысловатые слова впивались в голову и сердце.

— Ну, как? — осторожно спросила Лена.

— С чувством пишешь. Можно я немножко кое-где подправлю, чтобы в рифму было? Смысл не нарушу. Честное слово!

— Ладно, — неохотно согласилась Лена. — История подлинная, полностью достоверная. Не испорть.

— Послушай мои рифмовки, — попросила я.

— Давай, — как-то вымученно улыбнулась она.

Я тихо заговорила:

Я не жду от жизни ярких зорь,

Сполохов восторженных и сложных.

Я хочу семьи простой узор

И друзей веселых и надежных.

Роняю слова как осенние листья.

Тоскою измотаны горькие мысли.

Бумага приемлет любые стенанья:

И слезы, и радость, и сердца признанья...

Во тьме величественно дыбились тополя. Мы молча, терпеливо ожидали следующего явления луны на чернильном небе.

— Хочешь, сейчас напишем стихи так: только по две строчки из каждой строфы, а потом листочками поменяемся? Ты закончишь мои четверостишия, а я — твои. Мы так еще в младших классах играли, — предложила я, желая внести хоть какое-то оживление в наши взаимоотношения.

— Ладно, — без энтузиазма сказала Лена.

Присели на подоконник. Там светлее.

Строки стекают кровавыми каплями

С раненой детской души...

Болью распятое детское счастье

Стонет, страдает, кричит...

Его глаза, как два укола в мозг,

Оставили отметины навечно...

Глаза в глаза, как выстрелы в ночи,

Как лезвия жестокие, блеснули...

Утро разбросало жемчуга росы,

И дышали травы изумрудной влагой...

Зарницы — сполохи кровавые.

Знать, ветрами злиться будет день...

Прохлада реки обнимала,

Как нежные руки твои...

Волшебные глаза небес чаруют нас в ночи.

Ликует день улыбками друзей...

Обласканный солнцем пригорок зацвел...