Вторжение - Иван Валерьевич Оченков

С другой, Халецкий в очередной раз проявил совершенно необъяснимую пассивность, не предприняв ни единой попытки напасть на противника, ограничиваясь высылкой разъездов. Союзники быстро заметили эту нерешительность и вскоре перестали обращать на всадников в темно-зеленых доломанах какое-либо внимание, продолжая свое размеренное движение.

Перед ними расстилалась совершенно безлюдная степь и чем ближе они подходили к Альме, тем безрадостнее становилась окружающая картина. Все деревья, виноградники и даже кусты оказались вырублены. Дома и постройки разрушены, а то, что не успели разобрать сожжено. Местных жителей, по уверениям турок только и ждавших прибытия «освободителей», вынудили покинуть эти места, прихватив с собой весь скарб и домашних животных.

Наступила уже глубокая ночь, когда французский авангард достиг небольшой речки Булганак, впадающей в Черное море примерно в шести верстах к северу от Альмы. Уставшие после долгого перехода люди бросились к воде, чтобы утолить мучавшую их жажду. Самые нетерпеливые черпали живительную влагу ладонями или головными уборами. Другие продолжали держать строй, жадно поглядывая в сторону своих менее дисциплинированных товарищей. И над всем этим столпотворением разносился рев, почуявших воду животных. Впрочем, вскоре порядок был восстановлен, и выставившие боевое охранение союзники начали устраиваться на ночлег.

Тем же вечером, мы собрались на последний перед боем совет. Меншиков как обычно никого не желал посвящать в свои планы, но под моим напором вынужден был признать, что рассчитывает удержать оборону на занятых высотах, а когда противник убедится, что в лоб наши позиции не взять и попытается обойти справа, обрушить на него удар кавалерии. На первый взгляд все выглядело более или менее выполнимым, вот только…

— Боюсь, что гарцующими на почтительном расстоянии гусарами союзников не испугать, — не без желчи в голосе заметил я. — Полагаю, такое нападение с легкостью отразят даже турки, не говоря уж об англичанах с французами.

— Что я мог сделать с одним полком против целой армии? — вскинулся Халецкий.

— Спросите у казаков. В двух их полках людей меньше, чем в одном вашем, но, тем не менее, они как-то справлялись. Уж обстрелять-то врага можно было?

Ответом мне было красноречивое молчание. Уж в больно щекотливой ситуации оказались сухопутные начальники. С одной стороны, спорить с великим князем себе дороже. С другой, эдак моряки скоро армии совсем на шею залезут и понукать станут…

— Что вы предлагаете? — мрачно поинтересовался Меншиков.

— Свести все конные части под начало толкового командира, заслужившего свой авторитет не на парадах, а в реальном деле. В этом случае может, что и получится.

— Вы часом не про войскового старшину? — с невинным видом поинтересовался Бутович, намекая, что производство Тацыны еще не утверждено государем.

— Хорошее предложение, — усмехнулся я. — Кстати, кто помнит, партизана и поэта Давыдова, за что из генералов разжаловали? За дерзкие стихи, или просто болтал много…

Намек получился весьма прозрачным, ведь Давыдов служил как раз-таки в гусарах. [2] Я же обо всей этой истории узнал еще в детстве, читая жизнеописание Дениса Васильевича.

— Склонен согласится с предложением его императорского высочества, — процедил своим неприятным голосом Меншиков. — А потому полагаю полезным, чтобы командование кавалерией принял… генерал-лейтенант Кирьяков!

— Благодарю за доверие, ваше сиятельство! — поблагодарил тот.

— Если, конечно, Константин Николаевич не против…

— В общем, нет. Но кто же заменит Василия Яковлевича на левом фланге?

— Н-да. Дилемма, — изобразил задумчивость светлейший, после чего сделал вид, что его осенило. — А может ваше высочество примет на себя эту ношу?

— А ведь у французов 3-й дивизией командует принц Наполеон Жозеф! — воскликнул генерал Жабокритский, очевидно, считая нашу возможную встречу на поле боя забавной.

Наверное, мне вообще не следовало принимать во всем этом участия. Несмотря на то, что позиции наших войск подготовлены гораздо лучше (по крайней мере, я на это надеюсь) чем в моем варианте истории, начальство ничуть не изменилось. Так что это сражение мы, с большой долей вероятности, проиграем. И тогда Меншиков вместе с генералами, не моргнув глазом объявят о том, что виной всему мое безграмотное вмешательство!

Но уехать, оставив армию перед первым большим сухопутным сражением в Крыму, а по большому счету и во всей войне, просто не смог. Потом пусть говорят что хотят, но я должен хотя бы попытаться. И вот теперь светлейший поймал меня как мальчишку «на слабо». Думает, струшу?

— Не вижу препятствий, Александр Сергеевич. Если, конечно, полки 17-й и 13-й дивизий останутся на позициях.

— О, нет, у вовсе меня нет намерения оставлять вас без войск.

— Значит, решено.

Если честно, для меня осталось загадкой, для чего было отрывать генерала от своих войск и направлять его командовать незнакомыми частями. Хотелось надеяться, что это произошло отнюдь не в результате моего вмешательства. [3] Но в любом случае что сделано, то сделано.

Но к величайшему сожалению, результата эта рокировка не принесла, хотя утро следующего дня началось с рекогносцировки союзников, для чего в поле вышла их единственная кавалерийская часть, точнее соединение. Та самая знаменитая в моем будущем «Легкая бригада». К счастью или, к сожалению, это уж кому как, далеко не в полном составе. По два эскадрона из каждого входящего в нее полка. Всего около тысячи сабель.

К Кирьякова же под началом оказалось два гусарских и четыре казачьих полка (включая подошедшие на днях с генералом Хомутовым из восточного Крыма полнокровные шестисотенные 53-й и 60-й), две конные и одну ракетная батареи, общей численностью более шести с половиной тысяч человек. И, тем не менее, он не решился действовать самостоятельно, а послал ординарца к Меншикову.

Пока взявшийся за это дело штабс-капитан Органский добирался до расположившейся на холме, названном впоследствии из-за находящейся на нем вышки «Телеграфным», пока светлейший обдумывал ответ, схватка началась сама собой.

Сначала развернула свои орудия конно-легкая батарея № 12 и открыла не слишком точный огонь по противнику. Англичане немедленно начали ответную пальбу, также не отличавшуюся особой меткостью. Впрочем, долго эта перестрелка не продлилась. Сначала замолчал противник, а вскоре его примеру последовали и наши.

Тогда в дело снова вступил Тацына. Привыкнув за последнее время действовать без оглядки на начальство, он приказал выдвинуть вперед ракетную батарею и начать обстрел вражеского лагеря. Конечно, при свете дня ракеты выглядели гораздо менее эффектно, меткости у них тоже не прибавилось, но время от времени удачные попадания все же случались.

На этот раз натерпевшиеся от ночных нападений