Вторжение - Иван Валерьевич Оченков

[1] В боекомплект ¼-пудовых единорогов входили гранаты, ближняя и дальняя картечь. Ближняя весила 8 кг и содержала 151 пулю № 3; дальняя картечь — 5,63 кг (40 пуль № 5 и 8 пуль № 4). Дальность эффективной стрельбы ближней картечи — до 300 м, дальней — до 500 м. Заряд пороха под обе картечи — около 0,9 кг.

Глава 13

Утро четвертого сентября выдалось на редкость погожим. На дворе бабье лето, море теплое, ветра почти нет. Казалось бы, живи да радуйся, тем более что впереди два выходных. Увы, про пятидневку в эти суровые времена еще никто не слышал, так что отдохнуть несчастному великому князю точно не получится. А хотелось бы просто человеческого счастья в виде шашлыка, коньяка и хорошей компании. Желательно женской. Ибо изголодался… и не смотрите на меня так! Это Костя женат, а я его всего лишь временно замещаю.

— Доброе утро, братцы, — раздался где-то совсем рядом мелодичный девичий голосок.

Первой мыслью было, что у вашего покорного слуги появилась шизофрения. Однако если хорошенько поразмыслить, я и без того проживаю в чужом теле, в прошлом… так что сойти с ума точно не мог. Ибо уже!

— Здравствуйте, барышня, — какими-то совсем уж елейными голосами ответили стоящие на посту матросы.

Выглянув из своих апартаментов, я обнаружил прелестное создание в скромном ситцевом платье и никак не более чем восемнадцати лет отроду. Добавьте к этому милую улыбку, лучистые голубые глаза и убранные в тяжелую косу волосы цвета спелой пшеницы и картина станет полной. Почувствовав в небывалое томление в груди, захотелось сказать ей что-нибудь приятное, но смог из себя выдавить только:

— А ты кто?

Услышав подобную нелепость, прекрасная дева сначала удивилась, а потом, прикрыв рот ладошкой, прыснула от смеха.

— Вы сами-то кто?

Надо сразу сказать, что к подобному меня жизнь не готовила. Бегло посмотрев на себя, вдруг сообразил, что вышел наружу без мундира, только в рубашке и расстёгнутом настежь жилете, что в нынешние пуританские времена не совсем прилично. У парикмахера тоже давно не появлялся и брит в лучшем случае вчера… чучело, да и только!

В общем, я остался стоять столбом, провожая смешливую барышню, потрясенным взглядом.

— Это дочка хозяйская, — пояснил денщик, глядя на меня с легким сочувствием, как, наверное, смотрел до службы на деревенских дурачков. — Дуняшей зовут!

— Отчего ж я ее раньше не видел?

— Да когда же вам ее видеть было, когда вы дома только ночуете, да и то не каждый день. Губите вы себя Константин Николаевич, уж не знаю, что с вами и делать…

— Помолчи, Иван. А то я смотрю, много воли на себя взял… Лучше нагрей воды, да наточи бритву. А то и впрямь на человека не похож!

— Так, а я об чем?

Примерно через полчаса, когда я уже привел себя в порядок, прилетел Юшков, с целой кипой бумаг, с которыми следовало ознакомиться и в идеале подписать. Работа всегда была лучшим средством от посторонних мыслей, так что вскоре ваш покорный слуга почти забыл о мимолетной утреней встрече, но, когда нам оседлали лошадей и пришло время отправляться, у крыльца нас ожидал хозяин дома, крепко державший под руку давешнюю девицу.

— Ваше императорское высочество! — закричал он при виде меня. — Позвольте мне припасть…

— Господи, что еще случилось?

— Дело в том, что моя единственная дочь по незнанию оскорбила вас…

— Господи, что за вздор! — прервал я его излияния. — Наше знакомство с мадемуазель э…

— Дуняшей, — подсказал адъютант.

— Да-да. Так вот, ординарным его, пожалуй, не назвать, однако же признать оскорблением также несколько затруднительно. В любом случае, мне оно доставило ни с чем несравнимое удовольствие. Но теперь у меня совершенно нет времени…

Уже тронувшись и проехав пару улиц, я обернулся к Юшкову и спросил.

— А ты давно с этой Дуняшей познакомился?

— Да еще при заселении. А что?

«Сволочи вы, а не верноподданные» — вертелось у меня на языке, но вслух сказал только:

— Да так, ничего…

— Славная барышня, но уж больно строгих правил! — ни к кому конкретно не обращаясь, пояснил капитан-лейтенант, заметив мой интерес.

Но поскольку поддерживать разговор я не стал, вскоре умолк и более к этой теме не возвращался. Мне же хотелось спросить, нет ли в Севастополе хорошего борделя, но почему-то тоже не стал…

Севастополь и его окрестности в те дни превратились в одну большую стройку. Всюду сновали телеги с разнообразными грузами, слышался стук топоров, визг пил, звон металла в кузнях. Работали все: солдаты, матросы, немногочисленные местные жители и даже выпущенные по моему приказу из тюрем арестанты. Все что можно было использовать для строительства укреплений, безжалостно разбиралось и отправлялось на будущие бастионы. Вырубили даже виноградники, чтобы сплести из них туры (они же габионы).

Узнав от Тотлебена об острой нехватке последних, ваш покорный слуга отдал распоряжение главам всех крымских городов изготавливать их из подручных материалов и отправлять к нам. Городничие вздумавшие писать в ответ об отсутствии на то средств немедленно снимались с занимаемых должностей и отправлялись под арест. Так что вскоре дело пошло.

Следовало поторапливаться, поскольку скоро начнутся проливные дожди, пока благодатная земля древней Таврии не превратилась в чавкающую под ногами непролазную грязь.

Первым кого мы увидели, добравшись до штаба, оказался поручик Щербачев. За то время пока мы не виделись, надушенный и завитой гвардеец успел превратиться в настоящего фронтовика. То есть, выглядел он по-прежнему безупречно, но вот осанка, манера держаться и даже взгляд изменились.

— Доброе утро. — Поприветствовал я его. — Какими судьбами?

— Прибыл с донесением от полковника Тацыны, ваше императорское высочество! — отрапортовал тот, после чего добавил. — И в арсенал за ракетами…

— А что прежние уже закончились?

— Так точно! Нынешней ночью все до одной выпустили!

— Даже так? Вот что, Григорий Дмитриевич, пойдем с нами, расскажешь о ваших делах. Рапорт — это конечно хорошо, но полагаю, живое повествование от непосредственного участника событий тоже не помешает!

Поручик не заставил просить себя дважды и с удовольствием поведал о своих подвигах. Причем если сначала хотя бы пытался проявить скромность, то потом разошелся и лично уничтожил большую часть союзников своими ракетами. Остальные достались на долю