Вечный зов - Анатолий Степанович Иванов

Валентику этому не только не прижать к лавке его, но даже не пошатнуть. И если бы сейчас развернуться и звездануть Валентика в грудь, она бы только хрястнула, сам бы он вмазался в стену и осел по ней на землю, уже мертвый. И желание такое возникло у Федора, но он не сделал этого, покорно сел.

— Откуда же ты родом, Федор Силантьевич? — спросил Валентик таким тоном, будто ничего и не произошло.

— А оттуда… куда тебя только что послал.

— Грубиян ты, — усмехнулся добродушно Валентик. — Невоспитанный человек. А я личное дело твое смотрел. Интересное…

Федор повернулся, полоснул его взглядом, но ничего пока не говорил.

— Путал ты, путал там… в своей автобиографии.

— Ничего не путал. Чего там запутанного?

— До войны… не в Шантаре ты жил? Деревня такая есть в Сибири.

В автобиографии, которую Федор составил еще в Пятигорске, давая подписку служить немцам, он ни словом не обмолвился о Шантаре, смешал правду с вымыслом. Зачем он это сделал, Федор ни тогда, ни сейчас объяснить не мог. О последствиях его измены для Анны в случае чего он не беспокоился, о детях даже не подумал. А вот взял да и насочинял черт-те что. Все это Федор помнил. А поэтому сейчас при упоминании Шантары невольно дернулся, вскочил. И только потом понял, что выдал себя с головой.

— Тебе что? — тяжко выдохнул он. — Какое дело?

— Сядь ты, — попросил тихо Валентик.

Грузовики, набитые солдатами, с ревом трогались с места один за другим. Из подвального этажа казармы выбежал Садовский, что-то сказал штандартенфюреру и юркнул обратно. «Если не прикончил, то сейчас прикончит Подкорытова», — машинально отметил Федор, лихорадочно размышляя: откуда же о Шантаре знает этот мозглявый человек, откуда?

Грузовики с солдатами уехали — Лахновский оказался, выходит, прав, где-то за Шестоковом шел бой с партизанами, и вот потребовалось подкрепление. И это отметил Федор попутно и даже усмехнулся невесело: «Все как змей чует». Три взвода по двадцать пять человек в каждом еще с вечера были отправлены к месту выхода на связь с Метальниковым, три были брошены им на помощь, в Шестокове осталось теперь из всей «армии» Лахновского сорок девять человек, включая специальный взвод охраны, Федора, Валентика и самого Лахновского. Да еще немецкий гарнизон из пятнадцати солдат, Майснер, Кугель и человек двенадцать из штаба «Абвергруппы», если считать и шифровальщика, и радиста, и повара. Всего около восьмидесяти человек. Это тоже была сила немалая, способная защитить Шестоково, если какая-то группа партизан, как предполагал Лахновский, вздумает напасть одновременно и на деревню.

Все это мелькало в мозгу у Федора, не заслоняя главной мысли: откуда же Валентик знает о Шантаре? Еще он, глядя, как суетится на площади перед казармой Лахновский, выстраивая оставшихся солдат своей «армии», как пробежал куда-то толстобрюхий немецкий повар Отто, неумело держа обеими руками карабин, подумал, что выставленные на подступах к Шестокову секреты он сейчас ведь не проверил, а к ним, возможно, подбираются уже партизаны, может быть, постовые уже бесшумно сняты… Да нет, успокоил Федор самого себя, партизаны не могут снять постовых так легко: на всех тропах, на всех более или менее удобных и возможных участках подхода к Шестокову натянуты тщательно замаскированные проволоки, тронь любую — загремят подвешенные недалеко от постовых склянки и банки, разбудят их, если и задремали. Систему эту, не очень и хитроумную, но надежную, придумал сам Бергер. Бывало, что зверь какой-нибудь — лисица или волк — натыкался на проволоку, и тотчас постовые принимали особые меры предосторожности, сообщали об этом в караульное помещение, которое находилось рядом с казармой, в старом деревянном доме. Но такое случалось редко, зверье отсюда ушло. И, кроме того, секреты нынче выставлены усиленные. И Валентик вот только что проверил все три поста на западной окраине. Хотя черт его знает, все может случиться, Федор сам когда-то был партизаном и понимает, что для людей, воюющих в тылу противника, нет ничего невозможного.

Мысли эти, вихрем проносясь в голове, разламывали ее, но чем сильнее он испытывал боль, тем спокойнее становился, его охватывало безразличие ко всему окружающему и происходящему вокруг, возникала надежда на скорое избавление от всего… От всего!

— Какое тебе дело, где я до войны жил?! — еще раз повторил он, усмехаясь.

— Из любопытства я, Савельев, из любопытства, — тоже усмехнулся Валентик. Говорил он вполголоса, отчего слова его приобретали зловещий оттенок. — Такая у меня профессия.

— У всех у нас теперь профессия, — едко сказал Федор, согнулся, упер локти в колени и опустил голову.

— Ну, у меня она такая всегда была… С Алейниковым вашим даже вместе пришлось поработать. Не так давно было.

Несколько секунд после этих слов Федор еще находился в прежней согнутой позе, затем стал поднимать голову, медленно разогнулся.

Валентик глядел на Федора в упор, не мигая. В слабых отсветах начинающегося где-то утра зрачки его остро блестели.

— С каким… таким нашим? С каким еще Алейниковым?!

— С Яковом Николаевичем.

— Слушай, ты… — прорычал Федор яростно. — Что тебе от меня надо? Чего?

— Он тут, неподалеку. Прифронтовой оперативной группой НКВД командует, — будто и не заметив ярости Федора, продолжал Валентик. И ухмыльнулся. — Я у него был начальником школы подрывников и разведчиков, пока… Лопух он, ваш Алейников.

— Ошибаешься, друг хороший! — неожиданно бросил Федор, как-то враз понявший, что терять ему нечего, что все давно потеряно и что в биографии своей он напутал и напетлял когда-то зря, напрасно, делать это было ни к чему. — Ошибаешься! Он еще тебе загнет салазки.

— Осмелел?! — повысил голос Валентик. — Не рано ли?

Лахновский, проводив машины, нырнул в нижний этаж казармы, где висел на стене староста Подкорытов. На площади теперь никого не было. Керосиновый фонарь над входом в казарму тускло освещал небольшое пространство, пробивающийся сквозь тучи рассвет съедал сумрак, разжижал и без того слабенький свет этого фонаря.

— Он тебе… обо мне рассказал? — спросил Федор угрюмо.

— Беседовали мы иногда, — неопределенно уронил Валентик.

По выработавшейся издавна привычке он старался