В тесных объятиях традиции. Патриархат и война - Нона Робертовна Шахназарян

состоит, чтобы предлагать себя как объект, а не вершить публичное, как субъект. При переходе в новое качество она приобретает много престижных статусов, но теряет (как кажется традиционному мужчине) что-то очень важное для любой женщины в любом обществе — то, что привлекает мужчину в женщине, пусть это называется «женственность». Она позволила себе активное социальное действие, дистанцируясь от пассивной позиции, которая возбуждает желание, заставляя мужчину проявлять сексуальную активность. Впрочем, кажется, отвержение Сатеник как узурпатора роли субъекта происходит не столько на личностном уровне, сколько на культурном, социальном уровне (то есть, наверняка есть мужчины, которым она нравится, но они не предпримут шагов для завязывания серьезных отношений, избегая социальной цензуры; некоторое значение тут имеет и её прежняя связь с «могучим» мужчиной, после которого трудно выдержать конкуренцию).

Так, своей жизнью Сатеник продемонстрировала нестандартное поведенческое решение, разрушая прежние устоявшиеся каноны и установки культуры. При этом на вербальном уровне, в смысле стиля языка и повествования, она демонстрирует и глубокую женскую идентичность (когда не пытается подражать и говорит на «своем» языке). Однако, согласно описанным выше ипостасям её поведения, выглядит так, что она в большей степени выступает (или вынуждена так выступать) как армянка, и в меньшей — как женщина. Другими словами, национальная идея, локально-патриотическая идентичность в ней возобладали, сметая на своем пути многие бытующие в культуре стереотипы. В борьбе идентичностей этническое самосознание победило в ущерб другим, но случилось это, когда терять было нечего. В связи с этим целесообразнее было бы не поляризовать эти идентичности, учитывая показанные взаимообусловленности, связанные с повседневностью. Выбор этого пути напрямую связан с ролевым кризисом, с обыденно-бытовым контекстом. Он позволил получить некоторые преимущества, но имел «издержки», завел женщину в «культурный» тупик. Национальная идея выглядит сильнее так называемого «материнского мышления»[247], но зачастую это стратегия для маргиналов, «выбившихся из колеи» в результате самых разных жизненных обстоятельств и причин. Декларируемый фактор прихода на войну, а впоследствии и в армию — национально-патриотический, но анализ их жизни дает другие итоги, как то: личный кризис, вплотную связанный с публичным в прежнем обществе, нереализованность в том обществе, маргинализация, непримиримый конфликт с традицией. Эти причины не очень красивые и с точки зрения армянского общества, возможно, поэтому они никогда не озвучиваются в публичной сфере. Если предположить, что социальное взаимодействие зависит от установления взаимопонимания условий взаимодействия (согласно идеям И. Гофмана[248]), то именно это понимание, возможно, побуждает Сатеник активизировать в связи с конкретными ситуациями различные свои статусы: традиционной женщины, матери, патриотки, воина, героини войны и др. В этой перспективе важное место занимают ее индивидуальные качества, способность лавировать и подстраиваться. (Особенно на фоне того негативного опыта, когда она уже однажды выбилась из правил общественной игры, не поняла условий социального взаимодействия). Сатеник благодарна своей свекрови за то, что та воспитала и выдала замуж ее дочерей. Она, оказавшись под прессом традиционных норм, понимает, что это был лучший выход для ее дочерей, которые вряд ли смогли бы составить «приличную» партию в браке, если бы воспитывались «непутевой» матерью. Таким образом, артикуляция этнической идентичности не просто не находится в конфликте с «материнским мышлением», наоборот, прямо продиктована интересами детей, их престижа и позиции в обществе. Она удалилась со сцены, но туда, откуда у нее был большой шанс вернуться и быть «на высоте», или не вернуться совсем и все равно быть «на высоте». События довоенной жизни Сатеник с неумолимостью подвели ее к той черте, за которой находятся маргиналы и изгои. Не смирившись с этой участью, Сатеник решительно выбрала опасную военную стезю. При этом подобно многим женщинам-воинам, она находится в состоянии самообмана, который заключается в том, что сам выбор жизненной стратегии — войны, говорит об утрате интереса к жизни. Самообман же заключается в том, что после войны она говорит о том, как боялась умереть. Тогда ей были нужны самооправдание и реабилитация в глазах своих детей пусть даже ценой собственной жизни. Теперь, когда Сатеник их получила, она готова обманывать себя. Но, кажется, это очень тонкий обман, обман, в который она сама верит. Тем не менее, выбрав именно эту жизненную стратегию, Сатеник сумела вновь обрести самоуважение и стимулы к жизни. Таким образом, я выступаю здесь с позиций теории о накоплении капиталов как основных видов социальной власти (П. Бурдье), когда служение национальной идее привело к извлечению «двойной прибыли» (имеется в виду социальная (символическая) прибыль, и позже по окончании войны и экономическая): восстановление утраченных позиций через служение интересам своего народа, самореализация. В результате к восьмому году своей службы в рядах карабахской армии, Сатеник добилась как признания своих детей (восстановление связей с дочерьми и их семьями, экономические вливания в пользу их семейного бюджета), так и общественного признания (что происходит в противоречивой параллельности с кризисом гендерной идентичности и житейско-бытовой критики поведения женщин-воинов и одновременно смягчает их).

Таким образом, роль и статус женщин в военных сражениях гораздо труднее поддаются определению и, особенно, оценке, чем роль мужчин. В лучшем случае, они воспринимаются как вспомогательный состав в бою, в худшем, их имена предаются забвению, а геройства аннулируются и меркнут в свете мужских. Женщинам просто отказывают в статусе героев[249]. Кажется, это поняла и Сатеник. Многократным озвучиванием имен высших военных командиров (некоторые с нарочитой фамильярностью), видимо, стремилась продемонстрировать свою «включенность» в военную элиту — в порядке исключения, невзирая на свою «неполноценность». Эту «включенность» она выражала также посредством речи, пронизанной героической риторикой и обращением к обобщающим, гигантоманным категориям (mer herosy — наш герой, mer texnikan — наша техника), причислением себя к мужской половине («он пожал мне руку как мужчине»).

Итак, как видно из материала, женщины играют в вооруженных конфликтах не присущую им в обычной ситуации «пассивную» роль, а, скорее, наоборот. Причем, судя по сводкам в Международной сети, по-видимому, подобная, «из ряда вон выходящая активность» имеет место и со стороны азербайджанских женщин[250]. Тем не менее, женская пассивность в системе традиционных ценностей обоих народов — ценнейшее качество в женщине. Более того, оно культивируется, взращивается как исконная черта женского характера из поколения в поколение, превратившись в константу общественного сознания и воспринимаемое как данность. Крушение культурных ценностей, очевидно, напрямую связано с тем состоянием, которое специалисты называют этнической фрустрацией, — психологическое состояние целого народа, характеризующееся потерей перспективы исторического развития, повышением чувства безысходности. То, что Э. Хобсбаум называет «трудными для нации временами»[251]. Таким катаклизмом в рассматриваемом случае была, бесспорно, карабахская война, мобилизовавшая силы всех слоев и сегментов