Влечение вечности - Хлоя Гонг

Она понимает, что некрасиво так думать. Но слишком уж трудно сдержать досаду на тех жителей городов-близнецов, которым никогда не приходилось опасаться за свою жизнь и которые понятия не имеют о страданиях остального Талиня.

Калла поворачивается и уходит, Антон молча следует за ней. Краем глаза она видит, как пристально он всматривается в нее. И задается вопросом, что он ищет. Признаки угрызений совести? Удовольствия? Может, ей и вправду следует чувствовать свою вину, хотя бы в доказательство тому, что в глубине души она хорошая и еще может исправиться. Но каждый раз, когда она наносит решающий удар мечом, на грудь ей давит отнюдь не чувство вины. А неприятное осознание, что ее действия – низость, но низость терпимая. Хорошим королевствам не нужны хорошие воины. Хороший воин погибает на поле брани, чтобы у людей была возможность оплакать его. Хорошему королевству нужны преданные воины, внушающие ужас. Калла убивает людей, чтобы спасти их, и еще до того, как Сань-Эр воздвиг стену, когда Талинь вел войну с Сыца, все было точно так же. Людские жизни бросали в пламя сражений, принося в жертву, чтобы миллионы других людей, оставшихся дома, продолжали жить спокойно.

Шагнув на лестничную площадку, Калла круто оборачивается. Антон тоже останавливается, потому что ему преградили путь. Она вглядывается в его лицо. Он отвечает ей пристальным взглядом и ждет.

Но Калла ничего не говорит.

– Что-то не так? – наконец спрашивает он.

У него на челюсти кровь. Калла протягивает руку, чтобы стереть пятно, но замирает, ее окровавленные пальцы останавливаются у самого лица Антона. Она ничем не поможет. Только сделает хуже.

– Нам надо ополоснуться, – решает Калла. – Прямо у здания есть уличная колонка. Идем.

Ее голос звучит хрипло. Оба притворяются, что не заметили этого. Она кивает в сторону лестницы и идет вниз по ступенькам, Антон следует за ней как длинная, неотвязная тень.

Толкнув дверь, они попадают в тесный переулок и сумеречность первых этажей Эра. Как только дверь захлопывается за ними, кажется, будто вход в здание перекрыт. Мысленно Калла воображает проведенную черту, отгораживает это место в ожидании дня, когда Сань-Эр наконец перестанет воевать сам с собой.

Антон вдруг берет ее за локоть, и Калла вздрагивает, хватаясь за меч. Если он решил напасть на нее прямо сейчас…

– Стой, – шипит он. Его взгляд устремлен вперед.

По переулку разносится шорох – откуда-то из закутка, где установлена колонка. Калла присматривается к закутку, единственная лампочка в котором напрягается изо всех сил, чтобы осветить пространство.

– Ничего не вижу, – шепчет Калла.

Никаких шевелений. С десяток гибких шлангов сбегает по стене, их сплетение на земле – словно гнездо резиновых змей. Скорее всего, шорох издал один из них, отцепившись от остальных и упав на землю. Шланги подведены к ближайшим пищефабрикам, и это единственное место, куда рабочие могут прийти, чтобы пополнить свои канистры.

По прошествии нескольких секунд вокруг по-прежнему тихо, Антон качает головой:

– Кажется, путь свободен. У меня, похоже, разыгралась паранойя.

– Вовсе нет. – Калла подходит к колонке, нажимает на рычаг, и вода льется ей на ноги. Она подставляет сложенные ковшиком ладони, споласкивает руки, смывает кровь с локтей. С белой рубашки красные пятна не исчезают. – Повсюду в Сань-Эре целенаправленно убивают игроков. Просто в новостях об этом не сообщают. Но если ты присмотришься к цифрам, то наверняка заметишь.

Пока Калла плещет водой себе на шею, Антон подступает ближе, подставляет ладонь под струю.

– Четверых, – говорит он, не задумываясь. Он уже подсчитал. – Четверых убитых не приписали никому из остальных игроков. Я думал, что они, может быть, отключили свои браслеты.

Калла отходит от крана, отряхивая воду с кистей.

– Если верить принцу Августу, это дело рук сыцанских шпионов.

Антон закатывает глаза. Эта вспышка презрения, мгновенно промелькнувшая на лице, пробуждает в Калле любопытство.

– За время игр на меня раньше уже нападали, – продолжает Калла, прислонившись к стене у колонки. Не отрываясь, она смотрит, как Антон пытается смыть с волос сгусток крови, и ждет, когда по его лицу снова скользнет отвращение. Видится ей что-то завораживающее в том, как дает сбой свойственное ему нахальство. – Неизвестный подобрался ко мне со спины, но, едва я проткнула его мечом, рухнул, как пустой сосуд. Без крови и без ци.

Антон отжимает мокрые волосы и приглаживает их, убирая темные блестящие пряди со лба.

– Значит, он удрал перескоком? – спрашивает Антон.

– Нет, – Калла складывает руки на груди. – Вспышки не было.

Краткая пауза. Антон молчит, пытаясь определить, не шутит ли Калла.

– Думаешь, это какой-то сыцанский прием? – наконец спрашивает он и закрывает кран. – Перескок без вспышки?

– Не знаю, что и думать. – Она выпрямляется, отталкиваясь от стены, и ножны с мечом ударяют ее по колену. Калла отстегивает их, давая телу отдых от тяжести меча, висящего на бедре. – Мне известно лишь одно: такого я прежде никогда не видела. И если Август хочет свалить вину на лазутчиков-чужестранцев, выглядит это вполне правдоподобно.

Однако Антона ее слова не убеждают.

– А я слышал, что и мы тоже так могли бы, если бы нам хватало быстроты.

Наверное, когда-нибудь он попробует потренироваться и добиться такого же мастерства, а Калла не совершала перескоки уже пятнадцать лет. Во дворце перескоки считались поведением простолюдинов, тела которых не имеют ценности, поэтому их незачем беречь; особ королевской крови убеждали воздерживаться от перескоков еще усерднее, чем знать. Их тела как сосуды гораздо ценнее, а риск слишком велик. Калла никогда не была настолько хитрой и изворотливой, как Август, который порхал из одного тела в другое, чтобы покидать дворец неузнанным. Она едва помнит, как это делается и как легко перескок дается тем, кто от рождения наделен этой способностью. Скорость перескока зависит от удаленности цели, то есть другого тела, но каким бы медленным или быстрым он ни ощущался, вспышка всегда одинаково видна снаружи.

– Возможно, все дело в технике, – продолжает рассуждать Антон. – Мы научились делать его так, чтобы возникала вспышка. Зримый признак движения нашей ци. А сыцани, наверное, делают то же самое как-то иначе.

– А может, у них нет ци.

Антон прищелкивает языком.

– Ци есть у всех. Как ветер есть повсюду в мире, а соль – повсюду в море. Ци – вот что дарует жизнь во чреве, определяет разницу между просто сосудом и человеческим телом. И она же отнимает жизнь, когда рассеивается в старости.

– По-моему, это многое объясняет, – все-таки высказывается Калла, придерживаясь своего ошеломляющего предположения. – Возможно, за те годы, что мы