Князь из десантуры - Тимур Максютов

– Слушай, урус! Мало-мало ходить будем, кто падал – смерть. Кто моя не слушал – смерть. Пошла, пошла!

И для убедительности ожёг бичом ближайшего пленника.

Толпа качнулась и побрела – гремя ржавыми, видавшими сотни рабов цепями, пыля босыми ногами по дороге на юг, в крымский Сурож.

У Дмитрия страшно кружилась разбитая голова, и он держался из последних сил, чтобы не свалиться. Анри, бледный от потери крови, придерживал цепь правой рукой, чтобы уменьшить страдания раненой левой, и шептал по-латыни:

– Ничего, брат Дмитрий, нам бы только немного прийти в себя, а потом никакие кандалы не смогут стать между нами и свободой. «Горе побеждённым» – это только про тех, кто признал своё поражение и потерял надежду.

Про выкуп, сытое житьё в почётном плену и лекарей он уже не вспоминал.

Боль колошматила в виски, облепляя голову искажающей звуки и цвета ватой. Дмитрий механически переставлял гремящие цепями ноги, периодически выпадая из происходящего – казалось, что он плывёт в озере жёлтой слизи, из которой неожиданно выныривали то сутулая спина идущего впереди смоленского ратника, то испуганные глаза Анри. Сладко запахло сердечным лекарством, и вот дедушка гладит по щеке… Нет, не дедушка – тамплиер хлещет по щекам и умоляет:

– Брат Дмитрий, вставай. Упавших добивают, брат…

Лишь на второй день стало полегче, туман исчез, зато страшно саднили натёртые кандалами ноги. Дмитрий вновь стал различать звуки и запахи, но радости это ему не принесло: звякание железа, шорох разбитых в кровь босых ступней, сдавленные стоны. Шли безостановочно, с рассвета до заката, и нужду некоторые справляли прямо в портки: тошнотворная вонь мочи смешивалась со сладковатым запахом загнивающих ран.

Разговаривать конвоиры запрещали, немедленно наказывая нарушителей ударами бича, от которых кожа вспухала и лопалась, сочась сукровицей. Ночью рабов сгоняли в плотный круг, разжигали по периметру костры. Утром заставляли встать. Тех, кто не смог подняться – открепляли от общей цепи, оттаскивали в сторону, добивали у всех на глазах. И бросали бездыханные тела прямо тут, у дороги. Остальным давали пить, передавая деревянную бадью с водой, и бросали куски чёрного, окаменевшего хлеба – Дмитрий был поражён, увидев, как люди дерутся между собой за эти неаппетитные заплесневелые комки. Сказал:

– Братцы, как же так, мы же все – свои, в одну беду попали. Надо по справедливости делить…

И тут же, охнув от резкой боли, замолчал, получив персональный удар бичом от одноглазого мучителя. Вторую порцию принял на себя тамплиер, заслонив побратима собственным телом. Довольный собой циклоп усмехнулся:

– Говорить нет, урус. Другой раз насмерть забью. Три удар – человек пополам!

Как-то колонна внезапно остановилась; те, кто был ещё в силах, тянули шеи, чтобы разглядеть причину, но таких было меньшинство. Многие уже, похоже, смирились со своей участью.

Нарядный всадник кричал на перса:

– Стой, краснобородый! Дай дорогу любимым коням Джэбэ-нойона! Каждый из них стоит в пять раз дороже, чем вся твоя отара вшивых рабов!

Дорогу перерезал табун коней – саврасых, белых, гнедых. Сияющих гладкими боками, играющих гривами. Ухоженных, сытых. Свободных…

Дмитрий вглядывался, прикрыв глаза от солнца: ему вдруг показалось, что среди красавцев мелькнул золотой круп Кояша. Дмитрий привстал на цыпочки – коня уже не было видно, зато следом появился нарядный всадник. Снял малахай, очень знакомым движением вытер пот с бритой головы. Ярилов охнул:

– Азамат!

Охранник ударил русича по затылку рукояткой кнута:

– Ну ты, длинный, хватит пялиться.

Дмитрий ссутулился, но подглядывать не бросил. Видел, как работорговец, умоляюще сложив руки на груди, униженно извинялся перед остановившим колонну монголом.

Ярилов вспомнил всё: и эти бегающие глазки, и подобострастные ужимки. Прошептал тамплиеру одними губами:

– Анри, знаешь, где мы встречались с нашим персом? Это – тот самый купец, которого тогда мы с Тугорбеком от степных разбойников отбили. Видать, переключился с торговли благовониями на более выгодный бизнес.

Как давно это было! Дмитрий тогда ещё был рабом. И сейчас – снова…

Франк вгляделся, рванулся, загремев цепями. Закричал что-то на фарси. Охранники бросились, облепили рыцаря, Дмитрий кинулся на подмогу – свалку остановил купец. Подошёл, вслушался в крики Анри, важно махнул унизанными перстнями пальцами, отгоняя конвоиров. Велел отстегнуть тамплиера и русича от общей цепи, пригласил в свою повозку, укрытую от солнца лёгким навесом. Однако кандалы пока что снимать не приказал.

Выслушал Анри ещё раз, всмотрелся в лица. Погладил крашеную бороду, кивнул:

– Конечно, я помню то неприятное событие и благодарен вам за спасение. Всевышний учит нас платить добром за добро…

Нукер Джэбэ-нойона, кыпчак Азамат, сопроводил табун отборных жеребцов до стоянки. Покрикивая на табунщиков, то и дело любовался настоящим красавцем – золотым Кояшем. Коня он поймал сам после бойни на берегу Калки. Долго искал побратимов, но ни среди убитых, ни среди пленных Дмитрия, Анри и Хоря не было. Исчезли, как рассветные звёзды.

Азамат вздохнул. Вечное синее небо подарило ему настоящих друзей, но недолгой была дружба. Надо отнести её к потерям и лишь изредка вспоминать эти счастливые дни.

А в ставке монгольских военачальников кипела работа: китайские писари рисовали тушью на бумажных листах планы русских крепостей, расспрашивая лазутчиков, купцов и пленников о толщине стен, высоте башен и расположении ворот. Дороги, переправы и броды, расстояния между городами – бесценные сведения для будущего похода. Передовые отряды углубились в киевские и черниговские земли, сожгли несколько деревень и вернулись в ставку. Люди и кони отдыхали, набирались сил и ждали приказа вновь выйти в путь, чтобы добить обескровленную, оставшуюся без защиты Русь.

Ветер играл шёлковыми стенами белого шатра, в котором Субэдей собрал совещание тысячников. Джэбэ нетерпеливо ёрзал на циновке – ждал, когда его товарищ по многочисленным войнам назовёт день начала нового похода.

Но Субэдей не спешил. Мрачно выслушивал доклады о запасах оружия, о готовности китайских мастеров строить осадные машины для штурма вражеских крепостей – благо дерева в заднепровских лесах хватало. Потом велел привести захваченного в бою начальника «чёрных клобуков».

Пленника развязали, поднесли пиалу с кумысом. Субэдей начал мягко:

– Не пристало нашему брату сражаться на стороне врагов Чингисхана, повелителя всех народов Великой Степи. Зачем вам русичи? Разве степняк служит, словно сторожевой пёс, за хозяйские объедки? Идите в бой вместе с нами, и получите втрое большую плату, взяв на меч княжеские города!

«Чёрный клобук» допил кумыс, отдал чашку слуге. Поблагодарил темника за угощение. Помолчал и сказал:

– Ещё мой прадед пошёл служить киевскому князю. Сам. Никто его не неволил. Русь – огромная страна, удивительная. Она ласково принимает всех, кто приходит с добром – и степняков, и лесную мордву, и греков. Теперь это – моя земля. «Клобуки» будут сражаться за неё до последнего человека.

Субэдей поморщился. Спросил:

– А что за народ – «добришевцы»?

Пленник удивился, переспросил:

– Кто?

Толмач попробовал перевести по-другому:

– Добрецы? Добрые люди?

– Дело в том, – вмешался Субэдей, – что всё войско врага – и русичи, и кыпчаки, бежали от нас, как испуганные джейраны. Лишь один народ, название которого мне не выговорить, дал нам отпор. Их маленький отряд, возглавляемый Солнечным Багатуром, доставил много неприятностей. За одного убитого мы заплатили десятью отборными бойцами. И я хотел бы знать, много ли таких ещё в русской земле. Чтобы понимать, тяжёлой ли будет война.

«Чёрный клобук», потомок печенегов, потрогал подсохший шрам на щеке и рассмеялся – монгольский темник вздрогнул от неожиданности.

Пленник хохотал, бил себя ладонями по коленям, захлёбывался и вновь смеялся, будто услышал несусветную глупость. Наконец, икая и вытирая выступившие слёзы, успокоился и сказал:

– Добрые люди, говоришь. Слушай меня, победитель ста народов и слуга покорителя Вселенной. В русской земле тьмы добрых людей. И все они, если придётся, выйдут на бой с тобой. И победят. Ты обречён на поражение, темник. Бегите лучше к себе домой, пока не поздно.

Лицо Субэдея вытянулось, челюсть отвалилась от удивления. Эта картина была столь неожиданной, что пленник вновь захохотал – до кашля, до рвоты.

Субэдей вскочил и заорал, потеряв своё знаменитое самообладание:

– Убейте его!

Нукеры схватили «клобука» и потащили прочь из шатра, вынимая из ножен сабли.

А он всё продолжал смеяться, и даже кровь из разрубленной шеи выбивалась с глумливым бульканьем, а на мёртвом лице застыла ухмылка.