Устойчивое решение - Максим Шинкарёв

– Латынь?

– Да.

– А как звучит в оригинале?

– Caelum, non animum mutant, cui trans mare currunt.

– Послушайте, но это же нелепо.

– Латынь?

– Бегство.

– А я не бегу.

– А что же?

– Я просто перемещаюсь в пространстве. И немного во времени.

– В один конец?

– А чем плохо? Все дороги идут в один конец.

– Снова цитата?

– Нет. Просто факт.

– Послушайте, милый мальчик, это глупость.

– Ещё раз назовёте меня мальчиком, и мы закончим нашу беседу.

– А кто же вы?

– Сейчас я ваш собеседник, и не более того.

– Обидчивый собеседник.

– Оставьте мне эту малость.

– А сколько вам лет?

– Мне? Двадцать семь.

– Сколько?! Вы не лжёте?

– Я очень, гхм, моложаво выгляжу, я знаю. Мне говорили.

– Удивительно.

– Не очень. Иногда просят показать паспорт.

– Простите меня, мой друг.

– Ничего. Не стоит извинений.

– Я обидела вас. Мне самой…

– Я знаю, сколько вам лет. Не стоит делиться этим секретом с остальными.

– Откуда?

– Я заплатил стюарду, чтобы он посмотрел в книге регистрации пассажиров.

– Интересно.

– Что именно?

– Я всё никак не могу понять, как же мне хочется отреагировать – возмутиться, закричать, обвинить вас в преследовании, или, наоборот, восхититься настойчивостью.

– Подумайте и известите меня о вашем решении.

– Хорошо. Тогда, чтобы загладить обиду, я предлагаю выпить. Я угощаю.

– Никаких «я угощаю». Угощать покойников не самое лучшее времяпрепровождение.

– А быть угощаемой покойниками?

– Это нормально.

– Каким образом?

– Вы пили когда-нибудь старый алкоголь, выдержкой в несколько десятилетий? Столетий? Те, кто заложил виноград в точило, те, кто следил за вином, приветствуют вас.

– Вы пугаете меня аллюзиями.

– Цезарь же не пугался.

– И был убит.

– Мы все будем убиты в свой срок вечным убийцей.

– Вы не боитесь смерти?

– Я боюсь жизни. Смерть – её прекращение. Что будет там – кто знает?

– Вы еретик?

– Я верю в Бога.

– И отрицаете Рай?

– Я не знаю, что меня ждёт. У меня нет индульгенции.

– Тогда послушайте, я предлагаю вам вот что…

– Я заинтригован. У вас есть индульгенция, от которой можно оторвать краешек?

– Не перебивайте, это, в конце концов, невежливо! Так вот, я предлагаю вам вернуться в мир, бросить эту вашу тоску и поехать в Англию.

– И что же там? Там будет весело?

– Там живу я. Мой муж…

– Прекратите. Прекратите немедленно.

– Почему?

– Меня воротит сама мысль о цивилизации.

– Да вы хоть секунду жили вне её? Вы понимаете, куда вы едете? Вы умеете жить вне города? Вы подохнете там от голода и холода, от болезней и дикого зверья! Оставьте это ваше безумие, и…

– Безумны вы.

– Что?!

– Вы безумны. Вы сумасшедшая.

– Объяснитесь!

– Я не буду объясняться. Вы безумны. И закончим на этом. Мы с вами так и не выпили. Давайте сменим тему. Эй, гарсон!

– Да, месье?

– Два кюрасао, будьте любезны.

– Сию минуту, месье.

– Я не буду с вами пить.

– Хотите, я извинюсь?

– Нет.

– Тогда прошу вас, не покидайте меня. Завтра мы прибудем на место, я сойду, а вы отправитесь обратно.

– Откуда вы знаете?… А, понятно. Стюард?

– Конечно.

– Ваши напитки, мадам и месье.

– Благодарю вас. Вот, прошу.

– Спасибо, месье!

– Да что же вы делаете!

– Трачу уже ненужное мне.

– Вы безумец.

– Конечно. Выпейте со мной.

– Эй, бой! Да где тебя носит, колченогое отродье безногой черепахи! Принеси виски!

– Вы переходите к тяжёлой артиллерии, капитан?

– Мне нравится ваше сравнение, генерал.

– Это средней тяжести, капитан.

– А что же тяжелее?

– Хорошая, добротная авиабомба. Очень аккуратное оружие, если попадает в цель. Немного сажи и никакого сопротивления.

– Вы сбрасывали такие?

– Нет. Я находился в составе уворачивающихся.

– Вы были очень вёртким?

– Очень. Как видите, я до сих пор жив.

– Это совершенно неоспоримый аргумент, генерал! Выпьем!

– Ваше здоровье.

– Скажи мне, что с тобой случилось?

– Да ничего особенного. Детство в рабочих предместьях, потом отрочество на ферме, потом глупое бегство в Париж, там попытка богемной жизни и разгрузка вагонов. Теперь река и ты.

– Господи, какой же ты глупый.

– Не жалуйся.

– Я не жалуюсь. Завтра пароход пристанет к этому твоему острову и ты сойдёшь на берег. А я поеду обратно.

– Да.

– И там будут опять эти приёмы, этот вечный снобизм, эти надутые морды с врождённым геморроем, эти сухие твари, которых там принято заводить в юности и называть жёнами. А потом и я стану такой тварью. И тогда я пойму, что ты был прав, а я безумна.

– Не поймёшь.

– Почему?

– Так что же случилось с вашей рукой, генерал?

– Вы никогда не унимаетесь, капитан?

– Никогда, мой генерал. Иначе зачем начинать?

– Вы правы. Ну что ж, история эта была вполне себе заурядной. Мы сидели в каменном подвале и пили. В нас уронили хорошую, добротную авиабомбу. Она пробила каменный свод, взорвалась и осколки накрыли нас. А потом загорелся бензин в канистрах, которые мы там держали. Сначала руку мне покромсало осколками, потом поджарило. Всё заурядно и просто.

– Как же вы выжили?

– Несложно. После авиаудара за нами пришли солдаты противника. Им хватило ума вытащить меня из огня.

– Вы попали в плен?

– Нет, такой роскоши в тот раз не полагалось, не тот был случай. Я убил своего спасителя и убрался подальше.

– И всё равно, генерал, вы не из слабых. Я восхищаюсь вами. Выпьем!

– Выпьем, капитан. Но это будет последняя. На сегодня хватит.

– Как скажете, мой генерал. Как скажете.

– Ваше здоровье, капитан.

– Ваше здоровье, мой генерал! За вас!

– Как скажете.

– Ну что же, приятного вам отдыха, мой генерал! Если что, помните, через две недели мы придём снова, и я буду благодарен судьбе за возможность снова выпить с таким выдающимся человеком!

– Спасибо, капитан. Вы переоцениваете мои достоинства.

– Достоинства такого человека невозможно переоценить!

– Всё возможно, мой капитан. Будьте здоровы!

– Будьте здоровы и вы, мой генерал!

Волны реки накатывают на каменистый берег.

Теплоход скрывается за поворотом.

Я сажусь на чемодан и вспоминаю старую, единственную стоящую мою мелодию.

Зной реки…Лунный блик спит в бокале,Мы случайноВдруг нашли, что искали…

Мои губы шепчут слова, написанные той ночью. Ты спала, и твои тёмные волосы укрывали истерзанную подушку.

И над тихой водой,Пусть не знаю кто ты,Я сегодня с тобойА в стакане цветы…

Эту строфу лучше всего было бы произнести тебе. Но ты спишь.

Наши волосы треплетТёплый ветер реки…

Вскоре втянутся цепиСквозь якорный клюзИ споют нам, споют:Кюрасао блюз…

Я лгу. Я лгал тебе сегодня. Нет, не тогда, когда говорил про детство в парижских предместьях, не про адову работу на ферме у троюродного родственника после ухода родителей, не про отвратительный и жалкий период завоевания «богемы».

Скоро ты узнаешь. А может, и не узнаешь, если я сделаю всё верно.

Зной реки…Лунный блик спит в бокале,Утолим мыНашу боль и печали…

Нашу ли? Этот старик говорил со мной, и лицо его было образцом аристократического стиля. Твёрдые черты, ровный тон. И сумасшедшая, безумная боль в зрачках.

Там где койка в каюте,А в зеркале – ты!Ну позволь мне испитьОт твоей наготы!

Наши губы целуетТёплый ветер реки…

Он не мог тебя целовать – ты не хотела. Он совершил ошибку, взяв тебя в жёны.

Вскоре втянутся цепиСквозь якорный клюзИ споют нам, споют:Кюрасао блюз…

Я смотрю на тебя. Постель растерзана, покрывало смятым комком отброшено в сторону. Тонкая простыня накрывает тебя, и понимаю, что тебе жарко, несмотря на то, что открыт иллюминатор. Я смотрю, как дыхание ворошит концы твоих волос, сбившихся на подушке.

Зной реки…Лунный блик спит в бокале.Утопаю,Я в тебе утопаю…Стон распластанных тел,Жизнь свернулась в спираль:Получи, что хотел —Гран мерси, дженераль!

Я закрываю глаза. Я понимаю, что эта картина будет стоять перед моим взглядом долго, очень долго. Возможно, столько, сколько я проживу.