Троя. Последний рассвет - Дмитрий Чайка

— Может, убьют, а может, и не убьют, это только бессмертным богам ведомо, — лениво пожал плечами царевич и ковырнул ногтем мизинца застрявший между зубов кусок баранины. — Тебе-то что за дело до него? Он нам службу добрую сослужит, а если и убьют дурака, то и невелика потеря. Одним Геракловым выродком меньше станет.

Я с лязгом захлопнул отпавшую было челюсть. Клеодая ведь гостеприимцем царя Приама называли, а Парис только что целовался с ним. Плохо, ой плохо разбираюсь я в законах здешнего реал политик. Учиться мне еще и учиться.

— Понятно, — протянул я и вернулся в… э-э-э… пиршественный зал, где плотность выхлопа достигла, по моему мнению, нужной концентрации. Похвальба Клеодая стала носить уже совершенно фантасмагорический характер, число угнанных коров утроилось, а количество поверженных врагов удесятерилось. Царя откровенно несло.

— Собери хотя бы пять сотен в свой поход, царь, — посоветовал я. — Иначе погибнешь, как твой отец. Микены сильны.

— Да где я возьму пять сотен воинов? — злобно засопел царь, который еще не растерял остатков разума. — У меня и оружия нет столько. Может, ты знаешь, где его взять, паренек из Дардана?

— Знаю, конечно, — ответил я, до блеска объедая баранью лопатку и вытирая жир с лица тыльной стороной ладони. — С нами в обозе идет купец Кулли. У него с собой много хороших наконечников для копий. Они из железа.

— Железо — дерьмо, — пренебрежительно отмахнулся Клеодай. — И стоит дорого. У меня столько серебра нет.

— Если ты подаришь двести копий своим воинам, то станешь самым сильным царем в здешних местах, — терпеливо пояснил я. — А серебро я видел только что, и оно мне точно не приснилось. Я выпил твоего вина, но еще не пьян.

— Хм… — Клеодай погрузился в глубокую задумчивость, и для этого у него были все основания. Пять сотен — огромное войско по здешним меркам. Во всей Дориде живет не больше двух тысяч семей.

— Если я уведу пять сотен мужчин, локры ударят мне в спину, — он вышел, наконец, из задумчивости.

— Подари локрам полсотни копий, и пусть их отряд идет с тобой, — парировал я. — Пусть поклянутся богами и охраняют твои владения, пока ты воюешь. Ты пойдешь на юг, через их земли, и на лодках переправишься на Пелопоннес. Ахейцы ждут врага на перевале у Коринфа, и поверь, там тебе не пройти. В спину ударят из крепостей.

— Великие боги! — прошептал Клеодай и застыл.

Надо сказать, что мое выступление вызвало некоторое замешательство. Гектор засунул в рот кусок мяса и забыл сомкнуть челюсти, Антенор смотрел на меня так, словно увидел привидение, а в глазах Париса мелькнуло нечто, слегка похожее на страх. Это было весьма необычно, потому что бывший пастушок, обласканный царем, неимоверно высоко задрал свой нос. И тогда я решил добить их.

— Пусти слух, царь Клеодай, что идешь войной, и Агамемнон стянет войско к Коринфу, а ты в самый последний момент договорись с локрами и ударь ахейцам в спину. Ты высадишься на сушу там, где нет сильных городов. С моря Пелопоннес беззащитен.

— Да! — Клеодай ударил по столу могучим кулаком. — Да! Я так и сделаю! Давай свое серебро, Антенор! Из серебра не сделать копья, а с копьем я возьму много серебра. И Микены я тоже возьму! Где там тот купец?

* * *

Летнее солнце, суровое и безжалостное, висит в небе, заливая золотистым светом узкий горный перевал. Воздух дрожит от зноя, словно раскаленная печь, а земля под ногами кажется горячей, будто вот-вот начнет плавиться. Скалистые склоны, обожженные солнцем, тянутся ввысь, их серые и коричневые утесы покрыты редкими пятнами кустарника, едва цепляющегося за жизнь в этой неприветливой местности.

Перевал Фермопилы — узкий и извилистый, вырезанный самой природой, является ключом к сердцу Греции. Сложно его обойти, и не все знают тайные тропы. Ветер, летящий с севера, приносит с собой запахи морской соли и нагретой земли, перемешивая их в странный, терпкий аромат. Небо здесь кажется бескрайним, синим и безоблачным, лишь где-то вдали, над вершинами гор, клубятся легкие перистые облака. Внизу, у подножия перевала, ждут наши корабли. Совсем скоро мы отправимся в путь. Тишина здесь стоит густая, звенящая, нарушаемая лишь скрипом наших телег да стрекотом цикад, прячущихся в тени редких деревьев. Мой раб Кулли идет рядом с одной из них, с той самой, что полна серебряных колец. Он, как мне кажется, до сих пор не может прийти в себя. Я пообещал ему сороковую часть и вольную, но он наотрез отказался освобождаться. Ему это сейчас просто незачем. На воле он станет безродным чужаком, не защищенным никакими законами. А ведь я и не думал об этом так, в его решении есть определенная логика. Только здесь эта логика не работает. Это в Междуречье можно быть рабом и отлично жить за спиной доброго хозяина. Раб-купец, раб-подрядчик, раб-лекарь… Все они могут быть небедными и уважаемыми людьми. Тут все совсем не так, и он скоро это поймет.

— Не знал, что ты торговец, Эней, — сказал вдруг Парис со своей обычной кривой усмешкой, когда мы начали спускаться к морскому берегу. Гектор и Антенор, шагавшие позади, заинтересованно навострили уши. Видимо, их терзали схожие мысли.

— Я не купец, — получил он ответ. — Я воин. Мне невместно торговать.

— Погоди! — изумленный Парис даже остановился. — Наконечники ведь были твои?

— Мои, — подтвердил я. — И этот купец — мой раб. Торгует он, а не я. Разве царь Париама купец? А ведь его ткани продают тамкары по всему Великому морю.

— А разве ты царь, чтобы иметь своего тамкара? — презрительно взглянул на меня Парис. — Ты же обычный воин из маленького городка.

— Ой, смотри! — округлил я глаза в притворном изумлении и показал рукой куда-то за спину Париса. — Подружка твоя пришла! Ты что, плохо приласкал ее ночью, и она прибежала за добавкой?

Царевич повернулся и, увидев пасущуюся на склоне козу, меланхолично объедавшую чахлый куст, побагровел и потянулся за кинжалом, висевшим на поясе. Гектор захохотал в голос и одобрительно хлопнул меня по плечу, едва не вбив в землю. И даже Антенор, обычно невозмутимо серьезный, заулыбался в бороду, с трудом скрывая веселье.

— Даже не вздумай кинжал вытащить, Парис, — ледяным тоном сказал я. — Иначе я тебя на ленточки распущу, и в своем праве буду. Да, я воин, а ты пастух. Вот никогда и не забывай об этом.

Парис гордо отвернулся, а потом сделал вид, что у него развязалась шнуровка сандалии. Он присел