Князь из десантуры - Тимур Максютов

Ночной прилив качал широкобокую лодку. Встревоженный Юда вытягивал шею, прислушиваясь к шуму:

– Ай, никак тревогу подняли? Это плохо, могут догнать.

Дмитрий похлопал жидовина по плечу:

– Спасибо тебе, добрый человек. Сочтёмся.

Из темноты вынырнула закутанная в плащ Хася, прильнула к Хорю:

– Возьми меня с собой, родненький.

Жидовин сплюнул, запричитал:

– Ай-вэй, приютил, спрятал, поил-кормил – а он дочь опозорил! Богатырём его называл, бессовестного, ясным соколом. Не сокол ты, кобель шелудивый, шлемазл.

Бродник обнял девушку, погладил по чёрным кудрям. Прошептал:

– Я обязательно вернусь к тебе, Хасенька. Только дождись. А батюшку уговорим – отдаст за меня. Так ведь, батюшка Юда?

Жидовин вздохнул. Утёр мутную слезу, кивнул. Сунул в руки броднику тугой кожаный кошель:

– Это за ваших коней выручил, пригодится. Грузитесь быстрее.

Поначалу гребли вразнобой, потом приспособились. Хозяин лодки, носатый грек, испуганно оглядываясь на мечущиеся по берегу факелы, вполголоса ругался.

Розовеющее небо осветило две фигуры на крымском берегу. Юда обнял плачущую дочку и пробормотал:

– Пусть им повезёт. Хорошие люди, хоть и гои.

Ведмедь не дотерпел, когда лодка сама уткнётся в речной берег – бухнулся в воду по пояс, схватил привязанную к носу судна верёвку, потащил. Вылезли на песок, женщины захлопотали вокруг наспех устроенного костерка из плавника.

Дмитрий чувствовал, как покачивается земля – трое суток водного пути позади. Непривычно было ощущать под ногами не пляшущее на волнах зыбкое дно рыбацкой лодки, а надёжную твердь.

– Воевода, Хорь! Сюда идите!

Ведмедь забрался на высокий прибрежный откос и махал оттуда. Поднялись. Ярилов огляделся и ахнул: задумчивый Дон синей излучиной огибал полуостров, а внизу зеленели жирные заливные луга, шумела молодая рощица. Простор и покой.

Высокий бродник развёл широкими, натёртыми греблей ладонями, будто приглашая полюбоваться:

– Что хочу сказать вам, ватаман Хорь и воевода Дмитрий. Дальше не поплывём. Будем здесь строиться, обживаться. Место какое, а? Лучшего место для новой деревни и не найти. Вон родничок пузырит, река рядом – значит, с рыбкой будем. Жидовин два мешка жита положил в лодку, сеять будет чем. Проживём. Лошадей и другую скотину на нашу долю от франкского хабара купим. Хорошо!

Хорь вздохнул: не вышло ему стать атаманом удачливой шайки. На всякий случай переспросил:

– Точно, Ведмедь? Разве же крестьянская доля – это жизнь? Горбатиться будете с рассвета до заката, трудов тут много – целину-то поднимать. Гораздо веселее с вострой сабелькой по степи гулять.

– Нагулялись уж – юшка из горла льётся, – насупился Ведмедь, – не быть отныне нам ни рабами, ни душегубами. Тут привольно и от Плоскини далеко, не доберётся. Жаль, леса мало, а то бы церкву поставили на косогоре. В память о всех, невинно убиенных.

– Попа-то где найдёте? – хмыкнул Хорь. – Здесь на сто вёрст вокруг – одни половцы и волки.

– Была бы паства да церква, а поп сам прибежит, – уверенно сказал Ведмедь, – пошли к людям.

Одноглазый сидел на бочке с солониной, держал на коленях трёхлетнюю Ульянку и играл с ней, в шутку пугая сложенными козой пальцами:

– Идёт коза рогатая за малыми ребятами, кто мама не слушает, кулеш не кушает – забодает-забодает!

Девочка смеялась счастливо, захлёбываясь, и от этого детского смеха на мрачных усталых лицах появлялись улыбки.

Хорь сказал:

– Что ж, коли так сложилось – значит, быть здесь новой деревне бродников.

Ведмедь замотал головой:

– Нет, не будем теперь так прозываться. Иуда Плоскиня навсегда наше имя опозорил.

Ульянка обняла одноглазого, взмолилась:

– Ну хватит, у меня ужо животик болит от смеха. От этих твоих козей. Козков.

– Ко-за-ков, – поправил циклоп, – это мой язык значит «свободный». Не раб, но воин.

– Вот! – обрадовался Ведмедь. – Так и будем отныне называться. Козаками.

Дмитрий удивился. Кажется, только что на его глазах река истории создала новый проток, и он лично в этом принял участие.

Анри сказал:

– Прекрасно, когда бежавшие из рабства люди находят свою истинную родину. Здесь нельзя не вспомнить библейскую историю об избавлении евреев из египетского пленения, а ты, Дмитрий, уподобился самому Моисею. Но, мои побратимы, мы же не останемся здесь?

– Нет, – твёрдо сказал Дмитрий, – я буду пробираться до Добриша, чтобы сдержать слово, данное князю Тимофею. Вверх по реке, до рязанских земель, а там коней достанем. Что скажете?

– Слово, данное рыцарем, твёрже стали. Я с тобой, брат, до самого конца – сверкнул синими глазами Анри.

– Мне пока рано в земле ковыряться, – ухмыльнулся широкоплечий Хорь, – как время придёт – всё равно закопают. Пошли, грека обрадуем.

Хозяин лодки грустно шмыгнул огромным носом носом, развёл руками:

– Надо так надо. Ещё пять монет, и поплыли.

Глава одиннадцатая. Болотный народ

Старичок сбросил вязанку хвороста на дорогу, испуганно посмотрел на трёх всадников.

– Ещё раз спрашиваю, – терпеливо сказал Дмитрий, – далеко до добришских земель? Застава их где?

– Так это, прямо за лесом ихова деревенька, – наконец, произнёс крестьянин, – а заставы-то и нет. Как сгинула добришская дружина в бою с какими-то татаровями, так и нету заставы. А вы кто, витязи? Не обидите?

– Не бойся, землепашец, тебе не принесут зла. Благородный рыцарь никогда… – начал было лекцию Анри, но Дмитрий, чувствуя неладное, перебил:

– А почему ты об этом спросил, отец?

– Так это, – пожал плечами старичок, – третьего дни скакали тут на вас похожие – на конях и с оружием. Много. Сорок, да ещё сорок, да ещё… Пьяные и злые. Жито потоптали. Старосту нашего выпороли. Кричали ещё: мол, конец пришёл Тимошке блаженному, за всё теперь поплатится.

– Какие они были? Чернявые, косоглазые? Говорили на чужом языке? – нетерпеливо вмешался Хорь.

– Чужой язык – это змеиный, раздвоенный, что ли? – захихикал старичок. – Обнаковенные у них были языки. Только я в рот-то им не заглядывал. Как увидал их непотребства, так в лес и побёг. Я уж старый, чтобы мне портки скидывали и по заднице. Вот когда я мальцом был, так батюшка мой, давно покойный, бывалоча как наломает розог…

– Отец, погоди. Ты понимал, что они говорили?

– Конечно, я ж не полоумный какой. По-русски говорили, чего ж не понять. А которые немного косоглазые – так это ж спьяну. Коли много, скажем, выпить мёду, так не только ноги заплетаться начнут – глаза тоже. Я, бывалоча, сяду с кумом, возьмём баклажечку – и ну спорить, кто больше смогёт…

– Спасибо, отец, – прервал вечер воспоминаний Ярилов и поторопил коня. Сердце колотилось от недоброго предчувствия. Побратимы поскакали следом.

Промчались по лесной дороге, въехали в деревеньку. Страшная, неживая тишина: не брехали собаки, не ругались через плетень хозяйки. Избушки молча таращились на единственную улицу затянутыми бычьим пузырём окошками.

Поперёк дороги лежал мужик – кровь натекла из перерубленного горла, превратившись в дёготь, лицо почерневшее. Мёртвая рука сжимала топор.

Люди исчезли. Спросить, что произошло, было не у кого. Хорь выломал застрявшую в заборе стрелу, посмотрел на наконечник. Заметил:

– Не татарская. Наша.

Дальше ехали шагом, прислушиваясь. Молчали. У Дмитрия вертелась только одна мысль в голове – короткая и горькая: «Не успел».

Монгольское посольство, отправленное договариваться с булгарами о военном союзе против русичей, уже три недели стояло на границе, ждало из столицы разрешения на проезд. Араб, который вёз письмо Субэдея булгарскому царю, относился к задержке с облегчением – он явно боялся казни в случае провала миссии. Азамат тоже не волновался – отсыпался да гулял с Кояшем под уздцы – конь, давно оставшийся без всадника, мог и застояться.

А вот монгольский тысячник Цырен мучился от вынужденного безделья, а ещё больше – от того неуважения (если не сказать – презрения), которое выказывали булгарские стражники.

Надменные воины в отличных латах, на высоких конях брезгливо посматривали на низкорослых степняков в драных халатах и трофейных, изрубленных кольчугах. Старший заставы сквозь зубы, будто заставляя себя, пробурчал:

– Ждите. Нет ответа из Биляра.

– Что, ваш гонец на брюхе ползёт? Пешком-то уже давно дошёл бы, – взорвался тысячник-монгол, – затягивая с ответом, вы оскорбляете не меня, а самого властителя вселенной Чингисхана и его преданных воинов – Субэдея и Джэбэ, имена которых заставляют трепетать от ужаса сотни народов!

Булгарский начальник расхохотался:

– Слушай, кочевник, нам дела нет до ваших имён и до сотен трусливых народов. Великий Булгар простирается от истоков Камы до берегов Урала, сотни городов в нём, десятки тысяч воинов у него! Наш гонец не на брюхе полз, а скакал на отличном коне – не чета вашим огрызкам. Если нет ответа, значит, у царя Габдуллы есть более важные дела. Ждите.