Утренние слезы - Георгий Витальевич Семёнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Лучше сознайся сразу, если чего натворил. Сознайся, говорю тебе, — наставляла Лёдика наша Нина Петровна.
Лёдик, которому в то время было уже лет шестнадцать и который в те годы был очень похож на Наполеона, сидел за столом один на один с простоватым худощавым мужчиной в кепке.
— Твоя фамилия Ландышев? — спрашивал мужчина усталым и бесцветным голосом.
— Да.
— Ясно.
Лицо у Лёдика было бледным, смотрел он на оперуполномоченного с испугом, но глаз не опускал. Левая рука его лежала на зеленой бумаге, а правую он держал на коленке. Он словно бы оцепенел в этой позе. Крутой и полный подбородок выдавал внутреннее волнение, подрагивал, и от этого подрагивания каким-то невольным презрением кривились его плотно сжатые, тонкие губы.
— То был другой Ландышев… не ты, — сказал мужчина. — Вернее, то был не Ландышев, — добавил он и тяжело усмехнулся. — Непонятно?
— Нет.
— Все правильно, — говорил мужчина так, будто был озабочен совсем другими делами и сам не знал толком, зачем вызвал этого Ландышева и что ему от него нужно. — Все верно. А ты не знаешь, — спросил он, — худого парня твоего роста, с челочкой… под глазами веснушки… Он должен хорошо тебя знать. Подумай.
— Не знаю, — ответил Лёдик.
— Не торопись, подумай…
— А в чем дело? Почему я должен знать?
— Потому что он попался на воровстве в метро, мы его допросили.
— А чего он украл?
— Кто? — настороженно спросил уполномоченный.
— Ну, этот… с веснушками…
— А-а, этот-то. Карманник. Украл золотое перо из кармана и назвался Леней Ландышевым, назвал твой адрес, твою мать и отца… Мы поверили, отпустили. Зря, конечно. Позвонили, узнали, что Ландышевы проживают с сыном по тому адресу, который он назвал, дом восемь, квартира четыре, правильно?..
— Правильно.
— Поверили человеку… Документов не было… Вот так-то.
Лёдик знал или, вернее, догадывался, кого разыскивают. Конечно, Серёню Генералова. Я тоже это знал, я даже нисколько не сомневался, что это мог быть только Генералов, у которого под самыми глазами были не просто веснушки, а какие-то коричневые брызги, кляксы, не тронувшие ни шеи, ни носа. Все знали, что он был вором, и очень боялись его. Как-то однажды он всем ребятам во дворе подарил по флакону «Белой сирени», сделав это с царственной улыбкой и величием, говоря при этом, что он нашел целый ящик духов. Несколько дней наш сухой и голый двор, пахнущий масляной краской, благоухал цветущим сиреневым садом, и взрослые люди с удивлением принюхивались, ничего не понимая. Потом он прикатил как-то на немецком велосипеде с необыкновенно легким ходом и тоже по-царски одарил нас возможностью прокатиться на этой машине с никелированными крыльями и педалями, сверкающими янтарями.
Все мы знали, что он вор, но никто не знал точно, хотя Генералов и сам иногда с бахвальством говорил: «Я вор». Мы верили ему в таких случаях и не верили, потому что нам казалось подозрительным, с чего бы это ему хвалиться перед нами?! Об этом, как думали мы с Лёдиком, настоящие воры не говорят. «Я, падла, за червонец могу кровь пустить человеку», — сказал однажды Серёня Генералов и как-то так при этом закатил глаза, так осклабился в слюнявой ухмылочке, что нам с Лёдиком показалось, будто он правой рукой сжимает в кармане нож и сейчас вынет его…
— У меня никогда и не было таких денег, — сказал вдруг ни с того ни с сего Лёдик и засмеялся.
А я, поддавшись его страху, тоже изобразил смех.
— У нас и не было никогда…
— А за духи кто мне будет платить? — спросил вдруг Серёня. — Каждый флакон трешница.
Не знаю уж, где взял эту трешницу Лёдик, а мне пришлось ее украсть из маминой сумки. К счастью, мать решила, что она потеряла эту трешку. Зелененькая бумажка жгла мне руки, и я мечтал о той минуте, когда увижу Серёню и отдам ему деньги. Но Серёня в ту пору куда-то надолго, чуть ли не на целый месяц, пропал со двора. А когда вернулся, ему, видимо, уже не нужны были деньги. Я протянул ему измятую, свернутую в трубочку купюру, и он на моих глазах разорвал на мелкие кусочки эти три рубля и с приблатненной хрипотцой в пьяном голосе сказал, закатывая глаза:
— Я тебе дал, что сильно пахнет, а ты мне то, что не пахнет совсем. Ты мне дай что-нибудь такое, что приятно пахнет, понял? А деньги не пахнут. Что ж ты, падла, мне их суешь? Зачем ты это делаешь? Ты их заработал? Нет. Я ж тебе дал душистую вещь, ты помнишь тот аромат? Белая цветущая сирень! А твоя трешница если и пахнет, то это запах твоего, падла, мелкого страха. Отвали от меня.
Я сказал ему с дрожью в голосе:
— Мне все равно… Я отдал тебе, и все… И мы в расчете. А то, что ты разорвал, — это твое дело. А я тебе отдал. Мы рассчитались.
Но он загадочно промолчал, не спуская с меня коричневых глаз, от которых словно бы падала вниз коричневая, крапленая тень… Я с тех пор боялся встречаться с ним и даже прятался, завидев его.
Нет, у меня не было никаких сомнений в том, что уполномоченный разыскивает именно его, Серёню Генералова. Знал это, конечно, и Лёдик, но он как будто забыл о нем и вышел из конторы с лицом, похожим на гипсовую маску. Он не ожидал, что я все видел и слышал, наблюдая за ним из окна, и был недоволен этим.
Я вздохнул и сказал:
— Я бы тоже, наверное, не сказал, потому что… Нет! Я бы не испугался! Я бы рискнул. Но как-то это вроде не полагается. Вроде бы как-то неудобно, да? Верно, Лёдик?
И вдруг я увидел слезы в глазах Лёдика. Он их прятал от меня, но я все-таки увидел разбухшие от слез глаза.
— Купил, гад, — сказал Лёдик сырым голосом. — Купил, как бескрылка, за пятерку.
— За трешку, — с тихой грустью подсказал я ему.
— Какая разница за сколько! А эта дура сразу поверила. «Сознайся, сознайся», — передразнил он нашу домоуправшу. — Именем моим назвался!
Я никогда не видел Лёдика плачущим и очень переживал за друга.
— Кончай, Лёдик, ну, кончай, слышишь, — говорил я ему, виновато опустив голову. — Ты все правильно сделал. Иначе нельзя. Все верно! У нас с ним будут свои счеты. Ясное дело — он подлец. Клянусь тебе, я отомщу ему! Я б ему вот этим ножом сам бы
