Этюды любви и ненависти - Савелий Дудаков

4. Поначалу "Протоколы" связывали с сионистским движением, иногда их так и называли – "Сионистские протоколы". С именем Циона "Протоколы" стали связывать лишь после Первой мировой войны. С момента публикации до кончины Циона прошло без малого девять лет – и нет никаких свидетельств его причастности к публикации.

5. Дружба и переписка Циона с Дрюмоном тоже не может служить доказательством причастности бывшего профессора к "Протоколам". Дрюмон помимо Циона был связан с представителями российского антисемитского движения, получал от них соответствующую информацию. Что же касается фраз из писем Циона, которые совпадают с таковыми из "Протоколов", то их можно приписать бедности языка как российских, так и французских антисемитов.

6. Ненависть к Ротшильду и Витте вообще не может приниматься в расчет. Фамилия Ротшильд в XIX в. стала нарицательной в ряду рассуждений о неправедно нажитом богатстве. С таким же успехом создание "Протоколов" можно приписать, скажем, Бальзаку или Ф.М. Достоевскому, у которого "идея Ротшильда" доминирует в нескольких произведениях – от "Подростка" и "Преступления и наказания" до "Дневника".

7. И еще раз о совпадениях: многие антисемитские опусы похожи друг на друга как две капли воды – от Дрюмона, через Розенберга и Щварц-Бостунича, до Шафаревича и присных. Штамп, трафарет – вот, собственно, что их сближает.

8. Заимствовать из "Диалогов" Мориса Жоли мог не только Цион – неведомые нам плагиаторы без ведома Циона могли позаимствовать у него самого.

9. По поводу, мог или не мог Цион "пасть так низко", ничего наверняка сказать нельзя…

Взвесив все pro et contra, формуле "освобожден за недостаточностью состава преступления" я склонен предпочесть архаичную формулу "освобожден, но оставлен под сильным подозрением". Последнее, кажется, ближе к истине.

Разочаровавшись в журналистике и общественной деятельности, Цион попытался вернуться в науку, опубликовав оригинальную работу, посвященную физиологии уха.

К сожалению, продолжить научные занятия он не смог из-за отсутствия средств и болезни. Похоже, цепь неудач, преследовавших Циона с 1875 г., сокрушила его: ни талант, ни бешеная энергия, ни сверхамбиции не спасли эту незаурядную личность.

Цион умер в Париже 5 ноября 1912 г., в возрасте 69 лет, бедным и забытым родственниками и друзьями. Медицинская и общая пресса обошла его кончину молчанием.

Почему Цион был одинок в семье, непонятно. Он имел двух дочерей и сына. Старшая дочь вышла замуж за крещеного еврея, крупного дельца Генри Лютенберга; младшая вернулась в иудаизм и вышла замуж за одного из сионистских лидеров Москвы. Сын Федор работал в конторе своего зятя Лютенберга.

В национальной библиотеке в Иерусалиме я обнаружил книгу И.Ф. Циона "La Russie contemporaine", изданную в Париже в 1892 г., с дарственной надписью на русском языке: "Его превосходительству Константину Петровичу Победоносцеву в знак глубокого уважения. И. Цион". Каким путем эта книга попала в Израиль мы, вероятно, никогда не узнаем. Ее каталогизировали в 1937 г. Я долго смотрел на ясный и красивый почерк Ильи Фаддеевича и думал о превратностях судьбы: человек, рожденный для научной славы и все для этого имевший – ум, талант, усердие, образование, удачу – стал по собственной воле изгоем и проклятием своего народа.

Не хочется рассказ о российской науке заканчивать на минорной ноте. Оставаясь в пределах одной дисциплины и одной школы, легко перейти к следующему имени: если И. П. Павлов был учеником И.Ф. Циона, то князь Алексей Алексеевич Ухтомский (1875-1942) – учеником И.П. Павлова. К Циону Ухтомский относился с явным пиететом, он писал в 1940 г.: "Цион должен быть охарактеризован как блестящий талант преподавания и исследования".

Вклад А.А. Ухтомского в мировую науку огромен, он один из ее корифеев. Внешне, по воспоминаниям современников, князь Ухтомский походил на апостола. Вот, например, каким увидел впервые Ухтомского (на II съезде физиологов в Ленинграде) его будущий ученик: "В сапогах, кожаном картузе, пиджаке русского купеческого покроя, под которым виднелась домотканая рубашка, повязанная веревочкой, со стройной, невзирая на мощь и грузность, фигурой, легкой и спортивной походкой, Алексей Алексеевич производил впечатление истинного русского богатыря. Вместе с тем склоненная вниз голова, лицо и совершенно необыкновенные глаза создавали, скорее, образ мудреца – Сократа или ветхозаветного пророка, и уж если богатыря, то богатыря духа" (Аршавский И.А. Забвение – тяжкий грех: Из воспоминаний об Алексее Алексеевиче Ухтомском // ВИЕТ. 1995. № 4. С. 129).

В моей памяти это описание вызвало ассоциации с другими богатырями духа – Толстым, Стасовым, Бондаревым. А еще Ар-шавского поразило преображение "купца" и богатыря Ухтомского в аристократа во время разговора с не менее знаменитым, чем он, физиологом Линой Соломоновной Штерн (1878-1968). Что, собственно, объяснимо: отец Ухтомского был из Рюриковичей – потомок князя Всеволода Большое Гнездо. Закончив в Нижнем Новгороде кадетский корпус, А.А.

Ухтомский в 1894 г. приехал в Москву и поступил в духовную семинарию. Этот путь – из кадетского корпуса в семинарию – он проделал вместе со своим старшим братом, ставшим епископом Андреем. Затем их дороги решительно разошлись: Алексей Алексеевич предпочел официальному православию старообрядчество, а значит, должен был распрощаться с мечтой о карьере (если, конечно, таковая мечта у него была).

Но его близкий родственник князь Э.Э. Ухтомский (по свидетельству Витте, "человек весьма порядочный" и близкий к Николаю II), равно как его двоюродный брат, министр земледелия А.И. Наумов, наверняка поспособствовали тому, чтобы он продолжил образование.

Коротко о родном брате Ухтомского: в миру Александр Ухтомский (1872-?), духовный писатель, имевший ученую степень; с 9 ноября 1905 г. преподавал в Казанском духовном училище; 2 декабря того же года постригся в монахи; с 22 декабря 1913 г. – епископ Андрей Ухтомский и Мензелинский. Слыл либералом. Резко выступал против влияния Распутина на высшие сферы. Первым начал проводить приходскую реформу, чем вызвал недовольство Синода, попытавшегося лишить его кафедры, но в итоге вынужденного посчитаться с общественным мнением и оставить реформатора в покое.

В молодости Александр увлекался теософией и спиритизмом, опубликовал несколько статей на эти темы под псевдонимом Князь-инок. Епископ Андрей был одним из немногих иерархов, кто с одобрением отнесся к обновленчеству: что-то связывало его с обновленцем Александром Ивановичем Введенским (о нем см. далее). После революции 1905 г. епископ Андрей открыто выражал свои симпатии эсерам.

Итак, Алексей Алексеевич Ухтомский поступил в Петербургский университет на физико-математический факультет. Там же начал научную работу в физиологической лаборатории.

Собственно, его жизнь мы знаем пунктирно. Лишь в последнее время появились сравнительно солидные исследования*. Как пишет его ученик И.А. Аршавский, долго не удавалось опубликовать полную генеалогию Ухтомского. Например, кто была его мать? И здесь нас ждет открытие: урожденная Черносвитова,по национальности она была еврейкой.

* И не только солидные. Например, в 1996 г. в г. Рыбинске школьница Аня Чирфельд прочла на городской научной конференции доклад "Академик А.А. Ухтомский о традициях русской культуры" (см.: Обратная связь // Международная еврейская газ.1996. № 5 (164).

***

Сам Ухтомский, по воспоминаниям его близкого друга А.А. Золотарева, с особой любовью относился к своим многочисленным ученикам-евреям. Аршавский уточняет: «Указания А.А. Золотарева на особую приверженность А.А. к ученикам-евреям соответствуют действительности, но он не совсем правильно ее объясняет. Дело не в том, что в жилах А.А. текла часть еврейской крови. Евреи для него были создателями великой книги человечества – Библии. Ее он штудировал на древнееврейском, который хорошо знал. Когда А.А. положительно отзывался о человеке, он говорил: "Да ведь это настоящий Израиль" – независимо от национальности того, к кому это относилось. А если его внимание обращали на евреев дурного поведения и образа жизни, он отвечал: "Это не еврей, а несчастный человек, каких немало среди людей любой нации". Сам А.А. считал себя глубоко русским человеком и гордился своей принадлежностью к русской нации, внесшей столь богатый склад в мировую культуру. В анкетах, в графе, относящейся к национальности, А.А. с гордостью писал: "великорусской". За всю свою вот уже немалую жизнь я не встречал никого другого, кто бы относился к любому человеку, независимо от национальности, с такой искренней и душевной любовью, как А.А. Он был истинным христианином, интернационалистом в самом высоком смысле этого слова (курсив мой. – С. Д.). Он не был ни славянофилом, ни западником. В нем было как бы две души, сплавленные в одно совершенно оригинальное, неповторимое духовное целое» (Аршавский И.А. Указ. соч. С. 132).