Ужас по средам - Тереза Дрисколл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Едва отослав это письмо, я сразу начинаю жалеть, что погорячилась. Конечно, я их понимаю, по крайней мере отчасти. Во время последней встречи я приводила кадровикам примеры известных журналистов, которым тоже угрожали преследователи, но никто не отстранял их от работы.
– У нас тут не Би-би-си, – был ответ. – Мы – провинциальная газета, у нас большие финансовые проблемы, мы едва сводим концы с концами. Это у Би-би-си неограниченный ресурс, а мы даже в приемную человека на полную ставку нанять не в состоянии, Элис. Не можем же мы каждое входящее письмо проверять под рентгеном. Это, знаешь ли, трудно.
Трудно? Как будто я не знаю, что такое трудно!
Я снова смотрю на экран телефона. «Ср» – белые буквы на синем фоне… Снова. Так скоро… Я у Тома – мы договорились, что он присмотрит за мной до десяти утра, а там подъедет Мэтью. До десяти еще далеко, но я не сплю с рассвета, и Том приносит мне кофе. Он все так же терпелив со мной, но я все равно чувствую себя кошкой на раскаленной крыше. Мечусь по комнате. Отвечаю резко. Вся на взводе.
Я как раз начинаю рассказывать Тому о своем письме в редакцию, когда раздается сигнал интеркома. Доставка – курьер привез пакет. Том облегченно вздыхает – он ждет документы с работы, какой-то сложный контракт, который он сейчас готовит. Он просит курьера принести пакет в квартиру, «третий этаж, пожалуйста», но курьер заявляет, что он в мотоциклетном шлеме, а правила компании, на которую он работает, запрещают ходить в шлеме по этажам, чтобы не пугать жильцов. Том говорит, что шлем можно и снять, но курьер отвечает, что это слишком долго, а время дорого: «Вы хоть представляете, как мало времени отводится на каждую доставку?» То есть либо Том сам идет вниз за документами, либо он отметит в документах, что не застал клиента на месте.
Том пробует спорить, но парень заявляет, что ему платят не за то, чтобы он уговаривал клиентов.
– Да ладно, Том, спустись сам.
– И оставить тебя одну? Ни за что.
– В квартире есть сигнализация, а тебе нужно работать. Или нам теперь по средам и от доставки отказаться? Может, еще и работу бросишь? И это называется жизнь? Давай, не смеши меня, иди за своими бумагами. Все будет нормально.
Я иду в кухню и включаю кофемашину. На улице еще темно, и, пока на кофемашине не загорелся зеленый индикатор, я просматриваю новые сообщения на телефоне. Так, ничего серьезного.
Это происходит, пока я стою лицом к кофемашине.
Все случается так быстро, что я не успеваю ни сообразить, ни схватить что-нибудь, чтобы отбиться.
Рука в перчатке прижимает какую-то тряпку к моему лицу. Резкий запах химикатов. И кожи.
Я отчаянно размахиваю руками, пытаясь дотянуться до столешницы. Не выходит. Запах становится сладким. Я думала, что отключусь немедленно, но это, оказывается, происходит не так быстро. Сначала возникает такое чувство, как будто мозг немеет, а потом меня начинает затягивать в черноту, точно в тоннель. Я все еще отбиваюсь, машу руками, пытаюсь кричать, но тряпка зажала нос и рот. Я знаю, что мне нельзя проваливаться в черноту, но свет постепенно отдаляется, отдаляется, пока не сжимается в одну далекую точку, но и та скоро гаснет. Темнота проглатывает меня.
* * *
Я прихожу в себя. В висках стучит, перед глазами темно. Я узнаю запах – он все тот же. Слегка сладковатый. Мне завязали рот, но не глаза. Правда, я все равно ничего не вижу. Почему-то зрение не возвращается, и тогда я сжимаю веки и пытаюсь сообразить, как долго я была без сознания, где я и что вообще происходит.
Я все еще у Тома? Не могу понять. «Господи, что он сделал с Томом?!»
Резко выпрямляюсь и чувствую под собой что-то твердое. Руки связаны. Я сижу на стуле? Да. Подо мной определенно деревянный стул. У Тома я таких не помню. Значит, меня куда-то переместили?
Я снова открываю глаза и на этот раз начинаю понемногу различать контуры предметов.
Вокруг меня комната, незнакомая. По крайней мере, с первого взгляда я ее не узнаю. Я оглядываюсь. Это что-то вроде кухни-гостиной, шторы на окне задернуты, входная дверь справа от меня закрыта. Я пытаюсь разглядеть подробности – может быть, так я пойму, где нахожусь.
На стене странная смесь фотографий и картинок. Портрет королевы. Дешевая репродукция пасторальной сельской сценки с гусями и утками; рядом снимок в рамке: мальчик широко улыбается, в переднем ряду не хватает одного зуба. Стук в висках не проходит, но я продолжаю озираться. Никаких подсказок. Деревянная полочка для газет и журналов пуста. На полу, у стула с высокой спинкой, валяется какой-то мешок. Стеллаж в кухонном уголке.
Только теперь я замечаю, как плотно мне заткнули рот. Даже не заткнули, а заклеили. Скотчем. Машинально дергаю рукой, чтобы освободить рот, но рука не слушается: мои предплечья крепко примотаны к подлокотникам.
Вот теперь я чувствую приближение настоящей паники. Иногда, ночами, мне бывает трудно дышать через нос, особенно летом, в периоды сенной лихорадки. И теперь накатывает глубинный ужас. А вдруг у меня заложит нос? Я же задохнусь и умру. Снова оглядев мрачную комнату, я представляю, что вот здесь для меня все и закончится. Нет, нельзя так паниковать. Надо успокоиться и дышать ровно. Носом. «Надо дышать, Элис».
И тут из другой комнаты появляется он. На нем черные брюки, черный джемпер, черные перчатки и черная шапочка вроде балаклавы. Весь черный.
Только тут я понимаю, что такое настоящий страх. Все прошедшие недели мне казалось, что я боюсь своего преследователя. Ерунда! Ужас только начинается.
Изо рта вырывается странный звериный звук, приглушенный скотчем, когда он садится на стул с высокой спинкой у стены напротив.
Вот что такое настоящий ужас.
Глава 59
ОН – ПРЕЖДЕ
В полиции ему показывают предсмертную записку бабушки. Она лежит в пакете для улик. Всего одна строчка на полоске белой бумаги. Синяя шариковая ручка, знакомый почерк. Ему
