Испанский сон - Феликс Аксельруд

Он попыхтел своей трубочкой, немного подумал и заметил:

— Данный подвариант я бы лучше не принимал всерьез, так как единственным основанием для него явилось бы служебное несоответствие Семенова. То есть, например, что он идиот, неуравновешенный человек, а может, попросту лихоимец… Припомни еще раз его намеки, жесты, интонации: ты уверена, что он не вымогал взятки?

Она вспомнила свою неудачную фразу.

— Деньги — нет.

— А что — да?

— Я упустила один момент, как-то забыла… Вышло так, что я ему чуть ли не предложила себя.

Корней Петрович оживился. Смущаясь, она рассказала ему эпизод, включая масленый вопросик Семенова.

— Что ж, — сказал он, — корыстный мотив отпадает; в таком случае, возможно, цель вас изгнать настолько сильно овладела этим человеком, что ради нее он мог и нарушить закон. Если так, то я должен тебя предупредить, что Отец твой находится в данный момент в опасности. Ему могут причинить вред перед тем, как отпустить на свободу.

Она вздрогнула.

— Могут бить?

Он чуть-чуть качнул головой утвердительно, и по его серьезному взгляду она поняла, что могут не только бить, могут сделать что-то вообще страшное. Ей стало жутко.

— Может быть, нужно поехать…

— Бесполезно, — сказал он, — это из области психологии; чтобы сделать что-нибудь в этом роде, Семеновым должен овладеть амок, а тогда наши усилия могут только напортить… Ты встречала такое слово — амок?

— Да… у Стефана Цвейга…

— Похвально, — одобрил он с легкой улыбкой, — для твоей глуши даже удивительно…

О чем мы говорим, ужаснулась она. О Цвейге в глуши… в то время как Отцу угрожает страшная опасность…

— Я не поеду, — сказал Корней Петрович, внимательно глядя на ее лицо и на этот раз уже, кажется, читая на нем все ее нехитрые, естественные мысли, — хотя бы потому, что я адвокат, а не оперативник. Да и поздно… неизвестно, когда доберемся… и попросту страшно… — Он спокойно перечислял причины, по которым не хочет связываться со спасением Отца; она на секунду его возненавидела, а потом подумала — за что? Кто она ему? Спасибо, что вообще стал разговаривать… да еще сверх рабочего времени… да еще правдиво, не утаивая своих мыслей, какими бы они ей ни казались…

Она встала.

— Я должна бежать.

— Не советую, — веско сказал он, — потому что тебе тоже опасно. И вдобавок ты меня не дослушала. Возможно, через пять минут у тебя будет совершенно другой настрой. И другие идеи.

Она покорно села на стул и сложила руки на коленях.

— Мы не рассмотрели второй вариант, который, честно говоря, кажется мне более вероятным. А именно: Семенов не наврал про сизо. Значит, Отец здесь, в Кизлеве. Значит, прокуратура выдала ордер на арест. Мало оснований считать, что Семенов заразил прокуратуру амоком. Следовательно, существует некое подозрение.

— Не понимаю.

— Ему что-то шьют — такой язык понятен?

— Кажется, — сказала она. — А… это никак нельзя проверить… ну, узнать, здесь Он или нет?

Корней Петрович посмотрел на нее испытующе, раскурил потухшую трубочку, встал из-за стола и неожиданно вышел из комнаты.

Она сидела оцепенело, представляя себе жуткую картину издевательств в участке. Она представила себе, как сержант Петров срывает с Отца одежду и своими грязными ручищами притрагивается к Царю. Он хладнокровно сдавливает Отцу яичко — слегка, чтоб поглумиться вначале. Такое беззащитное, теплое, родное яичко… Отцу больно. Она знает, что это ужасная боль. Отец молчит. Не стонет, не унижается перед ними. Тогда Петров сдавливает яичко сильнее. Отец не сможет сдержать стона… но Он не будет молить их о пощаде… О, только не это. Только бы сизо. Только бы Он оказался в хорошем, милом сизо. Петров… яичко… еще сильнее… Отец теряет сознание. О-о-о, ужас… Ей стало дурно. Потемнело в глазах; она чуть не упала со стула. Она пришла в себя от чьих-то хлопот. Ее трясли за плечи и поднимали ей голову, поддерживая подбородок. Она похлопала глазами, возвращая себя в адвокатскую комнату, и увидела прямо перед собою граненый стакан с водой.

Она отпила несколько глотков и немо уставилась на Корнея Петровича.

— Он здесь, — сказал адвокат.

Она схватила его за руку.

— Слишком много Цвейга, — поморщился Корней Петрович, — вам это не идет, милая барышня. — Он осторожно, но решительно высвободил свою руку, поставил стакан на стол, обошел его, уселся и взял в руки трубку и зажигалку. — Итак, по моим сведениям, Отец ваш действительно в сизо, — повторил он, раскуривая трубку, — а потому ситуация упростилась и усложнилась одновременно. Теперь совершенно очевидно, что моя работа потребуется. Для того, чтобы приступить к делу, мне нужно соблюсти некоторые формальности, но я могу сделать это и завтра. Тебе уже в том повезло, что ты нашла меня; но еще больше тебе повезло, что я сейчас не в процессе, то есть у меня нет срочных обязательств перед другими клиентами, а значит, завтра же я могу заняться делом по существу. Это будет означать прежде всего продолжение беседы с тобой, поскольку, как я уже тебе говорил, от тебя требуется много дополнительной информации. Ты можешь приехать завтра, но тогда я смогу уделить тебе время только после обеда, то есть один день мы потеряем. Вместе с тем, учитывая твое отдаленное местожительство, я готов продолжать эту беседу прямо сейчас, но только у меня дома, так как здешнее присутственное место в семь часов закрывается. Потому — решай.

— Вам решать, — сказала она, — говорите, как лучше, а я… согласна на все. На что угодно, — повторила она сакраментальную фразу.

Они улыбнулись друг другу.

— Прекрасно, — сказал адвокат, — в таком случае вначале ужин, а затем… Кстати: прими к сведению, что я живу один. Не передумаешь ли?

— Нет, — сказала она, думая, что если не попользовался тот, мерзавец, то этот тем более не должен бы; а если что и придется, то это по крайней мере лучше, чем с троими в подвале, и уж во всяком случае оправдано Целью. — Конечно, нет.

— Прекрасно, — повторил он. — Ужин тоже будет у меня дома.

— Только вот…

Она замялась.

— Да?

— Я немного могу дать. Вы же понимаете, — сказала она и опустила глаза. — Удобно ли это? У вас были какие-то планы… и вы не хотите сказать, сколько…

— Я понял, — перебил он, — об этом не беспокойся.

— Но я не понимаю…

— Поймешь. Специально расскажу.

Она пожала плечами.

— Ну, раз так…

Он выколотил трубочку в большую пепельницу из цветного камня. Аккуратно уложил ее вместе с зажигалкой в кожаный чехольчик, а чехольчик — в черный блестящий «дипломат». Сгреб со стола бумаги и поместил их тоже в «дипломат». Потом он встал из-за стола, снял плащ с трехногой металлической вешалки, перекинул его через руку, открыл дверь и сказал: