Испанский сон - Феликс Аксельруд

— Знала бы ты, скольких я защищал насильников и убийц, которых непонятно как земля носит. Я просто адвокат, вот и все.

— Нет, не все, — сказала она, неожиданно исполняясь чувством горячей благодарности, даже любви к этому человеку, о существовании которого она вообще не знала всего несколько часов тому назад, — вы не просто адвокат, я это чувствую… Вы отложили разговор о деньгах, забрали меня домой, покормили… Я не знаю обычных адвокатских правил, но мне почему-то кажется, что ваши поступки необычны. Вы приняли меня близко к сердцу — ведь так?

— Да, — сказал он, радуясь, — ты угадала. Ты в своих Починках научилась чертовски точно выражаться. Близко к сердцу — да!.. и, между прочим, именно по этой причине я не возьму с тебя ни копейки денег. Это понятно?

Она кивнула головой.

— Впрочем, — философски заметил он, — если б ты собралась заплатить мне деньгами, у тебя их совершенно точно не хватило бы.

Она смотрела на него, как на волшебника из доброй сказки.

— Вы не похожи на людей, которых я знаю.

— Должно быть, так, — ухмыльнулся он. — Мы с тобой два сапога пара. Впрочем… надо бы сюда еще двоих для порядка — твоего Отца и участкового Семенова. Это уже две пары сапог.

— Как это — Семенова? — удивилась она.

— Нарушители устоев, — объяснил он, — люди, которые из своих личных побуждений… кстати, не всегда и денежных… плевать хотели на закон, мораль и прочие общественные институты. Семенов — именно из таких. Ты и Отец, понятно, тоже. Ну, а я… Хочешь, о себе расскажу, чтоб понятней было?

— Конечно… если вам хочется…

— Э, нет. В этом я Семенову не товарищ. Если тебе интересно, то мне хочется. А если нет… это тоже было бы понятно, сейчас иных мыслей, кроме как об Отце, у тебя вроде как и быть не должно… но, с другой стороны, все время об одном — так и спятить недолго. Поэтому…

Он развел руками. Она вдруг подумала, что это первый мужчина в ее жизни — кроме Отца — с кем она вообще разговаривает по-нормальному. И он же собрался помочь ей в важнейшем деле. Ее интерес к нему был бы более чем естествен.

— Мне интересно, — сказала она. — Это правда.

Она чувствовала, что не лжет ни ему, ни себе.

— Ну что ж, — сказал он, — я рад, потому что рассказывать о себе всегда приятно, а уж такой милой, юной и, несмотря на это, понимающей особе, как ты — приятно вдвойне. Однако, не подумай, что вещи, о которых я буду говорить, становятся достоянием первого встречного. Например, здесь, в этом замечательном уездном городе, нет ни одного человека, который был бы посвящен. Хочешь верь, хочешь не верь, но ты будешь первая.

— Это означает, — предположила она, — что я должна хранить в тайне все, что от вас услышу?

— Вообще-то да, — сказал он, — я бы хотел на это надеяться.

— Обещаю, — сказала она. — Я умею хранить тайну.

Корней Петрович с сомнением посмотрел на нее. Она покраснела.

— Он сбил меня с толку, — сказала она. — Больше я не попадусь на такую удочку.

— Надеюсь, — скромно заметил адвокат, — обо мне тебя вряд ли будут допрашивать.

— Но можно вопрос? Вы так говорите о Кизлеве, как будто сами не отсюда… или, по крайней мере, только недавно…

— Именно так. Есть такой штамп, банальный до одури: «преуспевающий столичный адвокат». Вот это я и есть. Точнее, это я в прошлом.

— Из Москвы?

— Ну да, а что в этом странного?

Они оба удивились — она потому, что Москва была для нее все равно что другой планетой, а он потому, что не видел в этом повода для такого уж особенного удивления, которое отразилось на ее лице.

— Да, я был таким. Но я нарушил адвокатскую этику. Я сделал то, что запрещается — ну, скажем, не законами, но достаточно похожими на них профессиональными нормами. Я принял близко к сердцу своего клиента. Точнее, я принял близко к сердцу человека, который был моим клиентом. Да и не только к сердцу… Это был… была… — Он помолчал, соображая, все ли рассказывать. — Ладно, все так все; однако же в честь такого события, как откровенный рассказ, надо бы принять. Не каждый день случается. Ты — как?

— Выпить?

— Ага.

— Наверное, можно…

В жизни, которую она вела до этого, спиртное не то чтобы не существовало — это было бы невозможно там, где она жила, — но играло прозаическую, утилитарную роль нечастого медицинского препарата или в лучшем случае дани общественному обычаю. Любой из них — и Отец, и она — запросто обошелся бы без спиртного вовсе. Она знала, что другие пьют алкоголь для смелости, веселья, установления отношений, а бывает — с тоски, для забытья, но относилась к этому с легкой жалостью, как к разновидности протеза. Предложение адвоката она по привычке оценила прагматически. Выпить? Неплохо; хотя бы затем, чтобы прийти в себя для завтрашних испытаний и так далее.

Она отпила крошечный глоток предложенного ей напитка — темного, терпкого, необычно пахнущего, непохожего на все, что ей приходилось пить до сих пор.

— Что это? — спросила она.

— Ликер, — сказал адвокат. — «Старый Таллин». Нравится?

— Да, — с удивлением призналась она. — Ведь он крепкий?

— Пожалуй… — Он посмотрел на бутылку. — Сорок пять градусов.

— Странно. Никогда не думала, что крепкий напиток может быть вкусным.

— А что ты пила до этого?

— Что пьют в деревнях? Водку… самогонку… а еще спирт…

— М-да.

— Питьевой, — пояснила она.

— Что?

— Я говорю, спирт питьевой. Есть еще технический — говорят, отрава — а вообще, если честно, все это ужасно невкусное. Я думала, все крепкие напитки таковы.

— Выходит, не все.

— Выходит.

Они выпили.

— Итак, — сказал Корней Петрович, — я был преуспевающим столичным адвокатом, то есть состоял в сообществе, называемом коллегией адвокатов; в Москве несколько таких коллегий, и попасть туда чрезвычайно трудно, даже в самую завалящую. Это замкнутые сословия, можно сказать цеха, как в средневековой Европе; попадают туда по родству, по большой протекции; иногда, конечно, и за деньги, но последнее — скорее в порядке исключения. Для обычного смертного, каким был и я, путь в коллегию тоже вроде бы не заказан, но для этого нужно иметь очень хороший диплом, очень хорошие несколько лет работы в каких-то других полезных инстанциях, например в прокуратуре, очень хорошую биографию во всех иных отношениях, и все равно нужно выстоять очередь — тоже, как минимум, несколько лет. Счастливчик, который был наконец зачисляем в коллегию, устраивал по этому поводу приличный банкет. И не зря: это означало верный кусок хлеба с маслом на всю оставшуюся жизнь, да и для потомства возможности выше средних. Я рассказываю тебе это затем, чтобы ты поняла, чем именно я рисковал и что потерял, нарушив так называемую адвокатскую этику.