Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет) - Александр Гольденвейзер

Он рассказывал про Хирьякова (литератор, старый знакомый Л. H.):

— Он в тюрьме сидит и написал мне оттуда: «Теперь все порядочные люди в тюрьме сидят. Я еще не заслужил и сижу авансом». Он от скуки там каламбуры сочиняет. Один про армянина. Вы не слыхали? Армянину доктор прописал порошки. Он принял порошок, сидит и издает какие‑то странные звуки. Жена приходит и спрашивает: «Карапет, что с тобой?» «А как же? Тут написано: принимать по одному порошку после пищи».

Л. Н. рассказал Ге и Сергею Львовичу историю с телеграммой съезду писателей и снова удивлялся и возмущался.

Сергей Львович и я объясняли Николаю Николаевичу Ге различные свойства вращения земли и почему, идя на восток, выигрываешь время, а на запад — теряешь. Он как‑то не совсем понимал. Л. Н. сказал:

— Николай Николаевич совершенно прав, что не понимает, потому что вы оба говорите о времени, как о чем‑то объективно существующем, а время — только иллюзия.

Сергей Львович сказал:

— Ведь мы только в этой иллюзии и живем.

— Нет, мы истинно живем не в прошедшем и не в будущем, которых нет, а только в настоящем, которое есть точка соприкосновения прошедшего и будущего — бесконечно малая. Пространство и время только условность, только формы нашего мышления. Это великое открытие Канта, с которым до сих пор люди науки не хотят считаться… Я нынче спал, проснулся и ощупал шишку, и вспомнил, как меня медведь трепал, и вспомнил, как будто это не я был, а кто- то другой.

Н. Н. Ге сказал, что все‑таки воспоминания прошлого нам помогают. Л. Н. возразил:

— Да, но истинная жизнь только в настоящем.

Еще на балконе Л. Н. рассказывал, что ему Чертков писал об актере N, который ездит с труппой по деревням и играет для народа. Он собирается в Ясную. Л. Н. сказал:

— Это очень интересно. Хотелось бы воспользоваться случаем и дать ему свое, да не могу, не умею писать к случаю, не выходит…

Позже в столовой Л. Н. говорил о кинематографе, что нужно поговорить с N. Л. Н. и раньше говорил, что следовало бы написать пьесу для народа, специально для кинематографа.

Я сказал Л.H., что плохо то, что все‑таки будет снята не жизнь, а игра плохих актеров.

— Да, это плохо, — сказал Л.H., — фальшивая игра, преувеличенные драматические жесты.

Сергей Львович рассказал ужасную историю, как в Варшаве вели арестантов и они хотели бежать. Двое убежали, а одного догнал шедший по улице солдат с ружьем, проколол штыком и потом вынул штык и пошел. А потом его всюду преследовало это, и он сошел с ума.

Л. Н. заинтересовался очень этим случаем и просил узнать все подробности. Сергей Львович обещал.

Л. Н. сказал о вегетарианстве:

— Доктора забывают, что организм человека приспособляется, и как он привыкает к мясу, так он легко привыкает обходиться без него. Я про себя скажу: мне теперь, не преувеличивая, противно смотреть на мясо. Ветчину, например, я просто не могу видеть.

30 мая. Поехал в Ясную верхом около восьми часов вечера.

Л. Н. сидел у себя и читал французскую книгу: «La vie d’un simple. Emile Guillaumin», которую ему хвалил Ге, собиравшийся перевести ее для «Посредника».

Я сидел один в столовой, читал журналы. Потом пришел Душан, еще позже ЛД. Николаева. Мы довольно долго болтали втроем. В угловой сидели: Софья Андреевна, Александра Львовна, Варвара Михайловна, Η.П. Иванова (тульская знакомая Александры Львовны), Софья Александровна Стахович. На балконе: Сергей Львович, Трубецкой, его жена, Ге и швейцарец, гувернер Сережи.

Л. Н. вышел к чаю и сказал мне:

— Вы давно приехали? А я слышал, как кто‑то верхом подъехал, но не подумал про вас. Я вас ждал раньше.

Л. Н. принес с собой книгу и сказал, обращаясь ко мне и к С. А. Стахович:

— Прескверная книга, я не оставил, пока не просмотрел всю. Я даже отметил некоторые места. Ну вот, например…

Л. Н. прочел выдержку и сказал:

— Разве крестьянин будет рассуждать так?

Пришел Ге. Л. Н. и ему сказал:

— Ну, Колечка, я просмотрел вашу книжку и должен вам сказать, что это прегадкая книга, фальшивая. Видно, что он подделывается под мужиков. И в общем — нестерпимо скучная.

— А мне она понравилась. Это жаль, — сказал Ге.

Немного погодя, Л. Н. опять сказал ему:

— Мне жалко — я вас огорчил, но, право, книга плохая. Например, описания природы, — разве крестьянин будет так говорить о природе?! Я нарочно заметил некоторые страницы, особенно плохие; вы посмотрите 9–ю или 156–ю.

— А описание быта? — пробовал защищать Ге.

— Ну, он там напихал этого: как свиней кормят и т. п., но для простого описания быта это слишком длинно. И нет своего. Все это уже тысячу раз бывало, и этот приезд из города женщины, которая совсем почти превратилась в барыню, — все это уже бывало. Я читаю, а сам так и вижу автора с его мировоззрением, чувствую его намерения. Вы говорите — Поленц. Какое же сравнение?! То прекрасная книга, а это все придумано.

Трубецкой за чаем сел с альбомом и рисовал набросок Л. Н. карандашом. К концу чая рисунок был готов. Л. Н. восхищался его мастерством и сказал ему:

— C’est admirable!

Жена Трубецкого попросила Л. Н. подписать рисунок. Л. Н. написал: «Leon Tolstoy, 12 join 1910» и сказал:

— Во всем свете теперь двенадцатое июня, только у нас варваров — май.

Л. Н. сказал мне о Трубецком:

— Это удивительный человек! Я с ним верхом ездил и разговаривал. Он ничего никогда не читал и ничему ни у кого не учился. Оттого у него свежая голова и свои мысли. И ведь серьезно, если выбирать между тем, чтобы читать что попало, без разбору или ничего не читать, то, разумеется, в тысячу раз лучше ничего не читать. Он и скульптуре никогда не учился, а когда его пригласили учить в Московское училище живописи и ваяния, то от него все ученики разбежались, кроме четырех — правда, самых даровитых.

Говорили о яснополянской народной библиотеке. Л. Н. не хвалил подбора книг. Советовал взять список Бирюкова, который, по его словам, очень хорош. Назвал, между прочим, книгу «Иоанн Златоуст» и говорил с сожалением, что ее нет. Расспрашивал С. А. Стахович об актере N. и опять говорил, что ему очень хотелось бы дать ему свою новую комедию.

Я спрашивал Л. Н. о его работе над книжечками (из «На каждый день») и предисловием к ним.

— Ах это предисловие! Я так запутался с ним! Еще нынче все поправлял. Моя ошибка, что я связал себя тридцатью отделами и лишил себя свободы. У меня к большой книге («На каждый день») будет одно общее предисловие, как бы изложение моего миросозерцания, а к тридцати маленьким — к каждой отдельно небольшое предисловие, поясняющее основную мысль каждой книжечки.

ЛД. Николаева говорила с Л. Н. о половом вопросе. Я плохо слышал начало. Я слышал, как Л. Н. сказал: