Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет) - Александр Гольденвейзер

3 июня. Нынче приехал в Ясную в девятом часу. Обедали в саду и остались сидеть там. Приехала Татьяна Львовна.

Трубецкой стал лепить Л. Н. на простой лошади. Л. Н. сидел, а он работал. Работа удивительно талантливая. Сходство лица не идеально, но фигура, посадка, форма головы, лошадь — чудо! Л. Н. восхищается его талантом:

— Как он удивительно работает! У настоящего мастера всегда сразу намечаются главные линии — все отношения взяты верно — это во всех искусствах так. А уж потом начинаются детали. Лошадь у него фон, он потому и выбрал эту.

Л. Н. подошел, посмотрел и сказал:

— Мне даже смешно смотреть.

Л. Н. пошел в дом. Я остался с Николаевым.

Из дому вышел Филипп и сказал, что меня «граф» зовет. Я пошел.

Л. Н. уже расставил шахматы и сделал первые дебютные ходы гамбита Муцио. Я выиграл. Вторую Л. Н. играл белыми (дебют двух слонов) — ничья. Когда мы играли, подсела Александра Львовна. Л. Н. спросил ее:

— Ну что, как ты?

— Так себе, папа. Сейчас спать лягу. У меня температура повысилась немного нынче. Статьи я тебе переписала.

— А хорошо Трубецкой лепит!

— Да, папа, хорошо.

— Он удивительный человек!

— Да, мне он очень нравится, но ты будешь бранить меня за то, что я тебе скажу. Мне он нравится, а… мне очень не нравится…

— Ну, кто ее, знает, Богу всякие нужны… — Молчание…

— А если я тебе скажу, вот ты на меня сердиться будешь? — В это время в столовую вошло много народа, и Л. Н. так и не досказал своей мысли.

Л. Н. предложил Сергею Львовичу сыграть против моего «Муцио». Вышла интересная партия, но мы отставляли и анализировали, так что мы ее не считали. Л. Н. подходил и смотрел. Я скоро уехал. Л. Н. сказал мне:

— Будем завтра ждать.

Я обещал поиграть на фортепьяно.

4 июня. Я обещал поиграть в Ясной, а мне нельзя нынче совсем туда ехать, так как лошадь едет на станцию.

5 июня. Я приехал после восьми часов. Трубецкой лепил. Пошли в шахматы играть. Я был в ударе и быстро выиграл две партии у Л. Н. и две у Сергея Львовича. Потом я довольно много играл на фортепьяно. Играл очень удачно. Почему‑то впечатление произвел слабое… Ну, это не важно… Л. Н. потом спросил меня:

— Что, когда вы работаете, вы чувствуете перед собой идеал, к которому стремитесь?

Я сказал, что без этого работать нельзя.

— Я потому и спросил. Только тогда и весело работать, когда видишь цель, которую хочешь достигнуть.

— Я прежде говорил вам, что иногда чувствую у вас преднамеренность — слишком резкие контрасты, искусственность. А теперь у вас образовалась как будто привычка, как будто это само, непосредственно выходит.

Л. Н. спросил меня, сочиняю ли я. Говоря о творчестве в искусстве, Л. Н. сказал:

— В совершенно другой области, у Трубецкого или у вас (Л. Н. обратился к сидевшему тут же С. Т. Семенову), важнее всего, чтобы наметились сначала большие пропорции, а потом уже внутри обозначаются более мелкие отношения, обработка которых возможна до бесконечности. Но тут у каждого есть свой предел, дальше которого он идти не может. Разумеется, у каждого он на разной ступени. Но в работе бывает момент, когда чувствуешь, что дальше идти не можешь, и тогда надо бросить.

Л. Н. рассказывал про Ернефельта, что он над своей драмой («Тит — император римский») работал восемь лет. Семенов спросил про драму. Л. Н. сказал:

— Вот какая у меня память стала! (Л. Н. обратился к Булгакову). Вы не помните, я читал его драму?

— Вы, Л.H., читали, но очень бегло, и, кроме того, одного акта не было.

Л. Н. сказал про Ернефельта и его драму:

— У него хорошие мысли. Я думаю, что это должна быть хорошая вещь. И я думаю, что она может быть понятна народу. Народу доступны вещи или из их жизни, или же совершенно отдаленные.

Семенов согласился и привел пример драматической переделки «Quo vadis» Сенкевича, которая, по его словам, производит на простую публику хорошее впечатление.

Л. Н. заметил:

— Как переделывать чужую вещь? Из этого ничего хорошего не может выйти…

Л. Н. сказал, что опять получил приглашение в Стокгольм на конгресс мира, который состоится в августе этого года. На вопрос Семенова, поедет ли он, Л. Н. сказал, что ни в каком случае не поедет.

Л. Н. тихо говорил с Александрой Львовной о поездке к Черткову. Я сидел рядом с ним на кушетке, а Александра Львовна сбоку на стуле. Л. Н. хочет, чтобы Александра Львовна ехала с ним, а она боится, что там не сможет следить за своим здоровьем. Л. Н. сказал:

— Я думал — Саша приедет, побуду с ней и поеду.

Александра Львовна ответила:

— Если мне осенью опять в Крым ехать и теперь ты уедешь — очень мало я с тобой побуду. Вот завтра Никитин приедет, я с ним поговорю.

— А меня очень тянет к Черткову. Хочется отдохнуть… Да и он самый близкий мне человек… — Л. Н. помолчал и прибавил: — …из моих друзей. — Л. H., вероятно, подумал, что Александре Львовне это может быть больно.

Л. Н. трогательно заботится о моем здоровье. Поит меня черникой. Он сказал мне:

— Хочется вам помочь.

Л. Н. учил меня делать массаж живота; его выучил Душан.

Софья Андреевна вчера за чаем говорила, что Александра Львовна вовсе не больна, что она не верит в ее туберкулез, что просто у нее развилась непомерная мнительность.

Когда мы со Л. Н. играли в шахматы, приехал Булгаков и привез телеграмму Молочникова о том, что он освобожден на поруки. Л. Н. очень обрадовался. Он думает, что это устроил или Д. А. Олсуфьев, или Кони, так как он их обоих просил о Молочникове.

6 июня. Троицын день. В Ясной ждали прихода баб и ребят с венками и песнями. Александра Львовна купила для них гостинцы. Александра Львовна и Варвара Михайловна заехали за моей женой днем, а я приехал в Ясную уже во время обеда.

Запишу со слов жены бывшее до меня. Приходила довольно многочисленная компания дачников. Л. Н. с ними гулял и разговаривал. Они попросили книг. Л. Н. раздавал им. Одна девица увидела книжку «О любви» и попросила. Л. Н. сказал ей: «Это не о той любви», а потом рассказывал: «Я хорошо поговорил с ними; они милые, но у них ужасная путаница. Они напитаны Андреевым, Саниным, а в голове ни одной разумной мысли. Я заговорил с ними о Джордже. Представьте, никто из них даже не сдыхал об его существовании».

Александра Львовна рассказывала моей жене: Л. Н. гулял, встретил мужика, поговорил с ним хорошо, а потом мужик спрашивает: «Можно пройти здесь лесом?» Л. Н. удивился: «А что, разве кто не пускает?» — «Да черкес ваш очень дерется».

Л. Н. жаловался Александре Львовне, что ему невыносимо тяжело все это.