Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет) - Александр Гольденвейзер

— Ах, как ужасно тяжело!

Потом я сказал ему, что наслаждаюсь перепиской Пушкина.

— Представьте, как это странно бывает, — сказал Л. Н. — Я нынче во сне почему‑то вспомнил его эпиграмму:

У Клариссы денег мало,

Ты богат; иди к венцу:

И богатство ей пристало,

И рога тебе к лицу.

И откуда я мог вспомнить это? Я и не думал о Пушкине это время, и Лариса Дмитриевна не могла напомнить.

Я сказал Л. H., как ценно академическое издание писем Пушкина тем, что в него включены и письма к Пушкину. Л. Н. очень заинтересовался.

Он восхищался умом Пушкина и прибавил:

— И потом этот его удивительный язык, который он так смело и свободно поворачивает, куда ему угодно, и всегда попадает в самую точку.

Я сказал, что эта легкость трудно ему давалась, — о том, сколько он переделывал всякий стих, и про то, что он по нескольку раз переписывал даже письма, которые всегда писал сначала начерно. Л. Н. это очень понравилось.

Он еще вспомнил стихотворение: «Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон».

На углу аллеи мы опять встретили Софью Андреевну. У нее был ужасный вид. Она прошла с нами всю аллею и опять повернула. Л. Н. ужасался на нее и сказал:

— Она совершенно ненормальна. Я очень теперь интересуюсь этим вопросом. Мне врачи там прислали большую книгу Корсакова «Курс психиатрии», и я понемногу читаю ее.

— Это, говорят, был очень хороший ученый.

— Да. Но самая наука их такая шаткая. Меня это вот с какой стороны интересует: они видят всю причину в материальных изменениях, а я думаю, что все — в нравственном состоянии человека. У них там бывают идиоты, слабоумные, но очень хорошие, тихие; и довольно разумные — озлобленные. Если есть нравственная основа, то и при разрушенном рассудке она скажется.

— Таня рассказывает про Парашу (яснополянская дурочка) очень хорошо. Я когда‑нибудь воспользуюсь, мне очень хочется это рассказать. Вы не знаете?

— Она забеременела и стала собирать кусочки хлеба и всякие остатки пищи для своего ребенка, чтобы его потом кормить. Изорвала свои рубашки ему на пеленки. А когда он стал у нее в животе шевелиться, она говорила: «Ишь, кобель, ворочается!» Потом она не сумела его родить и при родах задушила. Она очень о нем тосковала.

Л. Н. рассказал, что он читал у Корсакова о памяти, что развитие ее у человека прогрессирует до тринадцати лет, а потом уже деятельность ее начинает ослабевать.

Л. Н. собрался домой и звал Софью Андреевну. Она сказала:

— Я еще погуляю. Мне нужно обдумать.

Мы пошли. Л. Н. просил следить за Софьей Андреевной, и Душан Петрович с Варварой Михайловной обещали.

Наверху мы играли в шахматы. За шахматами Л. Н. был как будто немного спокойнее. Он попросил меня еще раз попробовать сыграть гамбит Муцио и, когда проиграл, сказал:

— Это последний раз в жизни!

Вторую партию он выиграл и сказал:

— Как я рад!

Потом, когда Александра Львовна спросила его, кто выиграл, он сказал, что выиграл вторую партию, но заметил про меня:

— Он меня неглижирует.

Софья Андреевна пришла и все время сидела тут же и шила Л. Н. какой‑то картуз. Она от него ни на шаг не отходит. Вчера ездила с ним к Марье Александровне.

Александра Львовна решила срочной телеграммой вызвать Татьяну Львовну и, прежде чем послать телеграмму, показала ее Л. Н. Он был этому очень рад.

Л. Н. весь вечер от меня не отходил и, видимо, рад был возможности отдохнуть. Действительно, как только я вышел из комнаты, Софья Андреевна сейчас же заговорила с ним и стала ему предлагать поселиться с ним в избе. Он сказал ей, что без любви и в избе будет плохо.

Когда Л. Н. вышел, Софья Андреевна стала говорить Варваре Михайловне:

— Вот видите, он мною прикрывается и любит за моей спиной спаржу есть! Я ему предлагаю, а он отказывается. Это старый лицемер и лгун!

При прощанье Л. Н. просил меня непременно завтра приехать.

27 июня. Нынче утром у нас в Телятенках была Александра Львовна. Она поехала встречать Татьяну Львовну. Мы с ней отравились к Чертковым. Туда вчера вечером приехали Анна и Ольга Константиновны. Нынче приезжает старуха

Елизавета Ивановна, мать Владимира Григорьевича. Надеются, что скоро приедет и сам Владимир Григорьевич. Александра Львовна и я рассказали Чертковым про все, что совершается в Ясной, и повергли их этими рассказами в ужас. Сергеенко поехал с Александрой Львовной на станцию Щекино, предполагая отправиться к Владимиру Григорьевичу, чтобы решить, что делать с дневниками. Может быть, мне придется ехать за ними в Москву.

Александра Львовна говорит, что Софья Андреевна сидела вчера с вечера до пяти часов утра. Они оградили от нее Л. Н: положили спать в гостиной Душана Петровича, а сами стерегли с другой стороны. Утром в восемь она уже встала.

Л. Н. очень осунулся; он сказал утром Александре Львовне:

— Я выдохся. У меня больше никаких сил не осталось. Он все спрашивает, не было ли ответа от Татьяны Львовны. А Софья Андреевна говорит: «Я добьюсь своих прав!» — желая, по — видимому, добиться от Л. Н. каких‑то еще прав на издание сочинений, кроме старой доверенности.

Среди дня неожиданно приехал Владимир Григорьевич, провожавший мать до Серпухова, где он застал телеграмму с разрешением приехать в Телятенки. Ему разрешен пока приезд в Телятенки на время пребывания там его матери, но все уверены, что ему разрешат остаться здесь и после ее отъезда.

Владимир Григорьевич решил нынче в Ясную не ездить. Он просил меня сказать об этом Л. Н.

Я поехал в Ясную часов в семь с небольшим. Приезжаю — Александра Львовна, Варвара Михайловна, Душан Петрович и Илья Васильевич играют в городки. Я сказал им про приезд Черткова. Они рассказали мне, что Софья Андреевна все не отходит от Л. Н. и устроила себе кресло около него, когда он садится на своем балконе. Когда он нынче собрался верхом, она, по — видимому, решила, что он непременно поедет повидать Анну Константиновну и сказала:

— Я очень люблю Анну Алексеевну (мою жену) и не видала еще Надежды Афанасьевны (жены моего брата) и поеду к Гольденвейзерам.

Ей запрягли. Когда она вышла, чтобы ехать, Л. Н. уже не было. Она спросила, куда он поехал и, когда ей сказали, что в лес, она сейчас же сказала, что у нее внезапно сделались спазмы и такие боли, что она не может ехать, и отправила лошадей на конюшню.

Мы решили не сразу сказать Софье Андреевне о приезде Черткова. Я застал Л.Н. одного на балконе. Он что‑то читал. Л. Н. обратился ко мне и сказал:

— Пойдемте играть.

— Знаете, Владимир Григорьевич приехал, — сказал я ему.

— Ну?! как хорошо!..