Чёрная стая - Ольга Игоревна Сословская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И только Рудольф фон Леттов, хотя и появился при церковном обряде, проведенном в большой гостиной поместья добродушным лютеранским пастором, сохранял мрачно-торжественное выражение лица и исчез из поля зрения раньше, чем гости сели за стол.
Войцех накануне долго и старательно репетировал торжественную речь, но, когда пришел его черед поздравлять молодых, у него запершило в горле при взгляде на Клару, в белоснежном платье, в тонкой фате на отросших волосах, украшенных флердоранжем, счастливую и смущенную.
— Хороший выбор, Клерхен, — тихо сказал он, — лучший из всех. И… Вот.
Он взял из рук Дитриха продолговатый футляр, обтянутый черной кожей, и протянул Кларе. Девушка взглянула на тисненое клеймо и кинулась ему на шею, звонко расцеловав в обе щеки.
Английскую двустволку фирмы Харви Уолклейта Мортимера Войцех купил еще в Париже у проигравшегося в пух британского полковника, пытавшегося получить под залог редкостного оружия ссуду в пять тысяч фунтов на покрытие полковой кассы. Полковник сердечно благодарил Шемета за спасение своей чести, но с ружьем расставался со слезами на глазах.
Стальные накладки с мелкой насечкой не давали руке соскользнуть с полированного приклада и ложа красного дерева, изящный изгиб курков и крышки огнива подчеркивал непревзойденную точность работы оружейников. Крышка полки и затравочное отверстие были вызолочены — не для тщеславной роскоши, но для предохранения пороха в сырую погоду. Здесь красота была подчинена смыслу, и точность нарезки стволов подтверждалась мастерством гравера, украсившего замочную доску и скобу спусковых крючков гравированными по стали львами.
— Добрая фея не могла бы угадать лучше, — рассмеялась Клара, вскинув винтовку к плечу, — всю жизнь о такой мечтала. Спасибо, Войцех.
Фрау Мария вздохнула, а герр Клаус улыбнулся и покачал головой.
* * *
В полночь молодых проводили в спальню, осыпав зерном и дружескими шутками, но бал продолжался почти до утра, и Войцех сбился с ног, пытаясь перетанцевать со всеми барышнями, чтобы не подать ложных надежд ни одной. Дитрих не отставал, и к завтраку они чуть не опоздали.
После завтрака Клара и Ганс простились с родителями и гостями. Молодые отбывали в Йену, но по дороге намеревались посетить Берлин, Дрезден и Лейпциг, и путешествие предстояло долгое.
— Передай Жюстине мою благодарность, — шепнула Войцеху на прощание зардевшаяся Клара, — мне Ганс рассказал. Это был самый лучший подарок.
— Непременно, — улыбнулся Войцех.
Карета медленно тронулась с места, и Войцех еще долго смотрел ей вслед.
Портрет
Не прошло и месяца со дня возвращения домой, а Войцех снова собирался в дорогу. На этот раз — в дальнюю. Тревожные вести долетали в Мединтильтас отовсюду.
Русская армия, покинув все еще находящуюся под управлением Союзников Саксонию, отошла на земли Герцогства Варшавского, не дожидаясь, пока Конгресс в Вене примет решение о судьбе Польши. Земли эти до победы Наполеона при Фридланде принадлежали Пруссии и Австрии, но русские, похоже, возвращать их союзникам не собирались. Назревал новый раздел Польши, хотя находились и оптимисты, надеявшиеся, что царь выполнит свое обещание восстановить Речь Посполитую в границах до 1795 года.
Не менее беспокойными оказались и вести из Саксонии. Место русских гарнизонов в городах и крепостях тут же заняли прусские, король все еще оставался пленником в Берлине, и все это наводило на мысль, что венценосные друзья — Александр и Фридрих Вильгельм — договорились между собой и не намеревались спрашивать мнения остальных участников коалиции.
Граница, проходившая в паре миль к востоку от Мединтильтаса, теперь представлялась Войцеху зыбкой и ненадежной. Даже порох тратить не придется, просто провести чернилами на бумаге новую линию, и судьбы тысяч людей изменятся по воле власть предержащих. Связей при дворе у графа Шемета не завелось, знакомства с сильными мира сего значили немного — он сомневался, что Блюхер или Витгенштейн его вспомнят. Но, если на чашу весов можно было бросить хотя бы соломинку, это следовало сделать не мешкая.
В Кенигсберге заказали новую карету. Ждать пришлось почти две недели, но задержаться на этот срок в Мединтильтасе было лучше, чем торчать где-нибудь в глуши на постоялом дворе, если у старой сломается ступица. Ехать предстояло по расхлябанному дождями тракту, а если не менять по дороге лошадей, то и по первому снегу. Тем более что Войцех решил по пути завернуть в Дрезден, повидаться с родителями Кернера, дважды присылавшими теплые приглашения другу покойного сына.
* * *
До Дрездена Шемет добрался только к Рождеству. Дороги, разбитые тысячами солдатских ног и конских копыт, развезло осенними ливнями, а первый декабрьских мороз сковал грязь, застывшую черными волнами под тонкой коркой льда, хрустевшего в колеях. Войцех, завернувшийся в рысью шубу, окоченевшими пальцами пытался держать книгу, но от мерной дорожной тряски клонило в сон, и виделась ему другая, давняя дорога, полная тьмы и боли. Йенс Миллер, бледный долговязый юноша, племянник управляющего, взятый Войцехом в камердинеры за безукоризненное знание этикета и невозмутимый нрав, дорожную скуку скрасить не умел, и дни тянулись в унылом сером молчании.
Рождественская ель горела в полумраке гостиной поминальными свечами. Дом опустел, притих и погрузился в тихий сумрак скорби. Теодор незримо присутствовал тут, уснув навеки, и обитатели дома ступали мягко и говорили вполголоса, чтобы не тревожить дорогой призрак.
На висках герра Кристиана прибавилось седины, высокий лоб фрау Минны пересекла горестная морщина, а при взгляде на Эмму Кернер у Войцеха сжалось сердце — девушка исхудала и побледнела, и только черные ее глаза горели лихорадочным огнем. После праздничного ужина в семейном кругу они остались вдвоем, и Шемету пришлось повторить историю трижды — Эмма шевелила губами, повторяя за ним каждое слово, и взгляд ее блуждал по комнате, словно она была там, в лесу под Розенхагеном, и пуля, сразившая ее брата, летела ей прямо в сердце.
— Хотите увидеть его портрет, господин граф? — спросила Эмма, когда Войцех, совершенно опустошенный, умолк. — Я закончила его неделю назад, хотела подарить маме на Рождество, но не решилась. Она беспокоится за меня, говорит, что мне нужно думать о живых. А как, как мне не думать о нем? У меня не было никого ближе.
Она не заплакала, но болезненный блеск ярче вспыхнул в прекрасных темных глазах, и тонкая рука до боли сжала запястье Войцеха.
На портрете Теодор был
