История отечественной философии XI-XX веков - Борис Емельянов

По формуле Л. Толстого, Достоевский – «весь искания и борьба». Любое с трудом и мучениями найденное решение он подвергал сомнению и проверке. Свой поиск идеала человеческого существования он продолжал всю свою жизнь.

Постулаты золотого века, по Достоевскому, сводятся к трем требованиям: во-первых, стремление личности развиваться по образцу идеального Богочеловека – Христа (не будешь стремиться, будешь страдать, пребывая в грехе); во-вторых, объединение людей в этом стремлении; в-третьих, достижение «будущей, русской жизни» возможно лишь при достижении бессмертия, и хотя золотой век и возможен, Достоевский не знает, где он будет и когда.

Каждый из этих постулатов писатель исследует на прочность, ищет дополнительные доказательства их неопровержимости. Ищет, но не находит. Более того, часто, порой чаще, чем ему хотелось бы, Достоевский приходит к противоположным результатам. Один из вариантов модели золотого века и путей его достижения представлен в рассуждениях Версилова в «Подростке» (1874–1875). Писатель считает, что одного «хлеба» для достижения «рая» недостаточно, нужна еще «красота» («идеал духовный»), пробует представить светлое будущее человечества без Бога и бессмертия. Оно возможно. Люди «возлюбили бы землю и жизнь неудержимо и в той мере, в какой постепенно сознавали бы свою проходимость и конечность… Они работали бы друг на друга, и каждый отдавал бы всем свое и тем одним был бы счастлив… Они были бы горды и смелы, но сделались бы робкими друг за друга; каждый трепетал бы за жизнь и за счастье каждого. Они стали бы нежны друг к другу и не стыдились бы того, как теперь, и ласкали бы друг друга, как дети. Встречаясь, смотрели друг на друга глубоким и осмысленным взглядом, и во взглядах их была бы любовь и грусть». Эта «грусть» счастливых людей делает их счастье относительным. Она исчезает лишь с приходом Христа.

Примечательно и еще одно место из рассказа Версилова: «Помню, что я был рад. Ощущение счастья, еще мне неизвестного, прошло сквозь все сердце мое даже до боли; эта была всечеловеческая любовь»1031. Всечеловеческая любовь, счастье всех, как и в прежних размышлениях писателя о золотом веке, определяют его сущность. Нам представляется, что лишь одна эта идея единения, всеобщности, всечеловечности осталась неизменной в представлении Достоевского о будущем человечества. О ней он говорит в конспекте статьи «Социализм и христианство» (1864); четырнадцать лет спустя, в «Братьях Карамазовых», он утверждает эту же мысль: «Повсеместно ныне ум человеческий начинает насмешливо не понимать, что личное обеспечение лица состоит не в личном уединенном его усилии, а в людской общей целостности. Но непременно будет так, что придет срок и сему страшному уединению, и поймут все разом, как неестественно отделились один от другого»1032.

«Сон смешного человека» (1877) подвел своеобразный итог размышлениям Достоевского о золотом веке. В отличие от прежних моделей, в «Сне» более детально рассматривается возможность достижения счастья на земле без веры в Бога.

Люди далекой планеты просто не помышляли о бессмертии. «Они почти не понимали меня, – рассказывает «смешной человек», – когда я спрашивал их про вечную жизнь, но, видимо, до того были убеждены в ней безотчетно, что это не составляло для них вопроса. Не знали жители планеты ни Христа, ни религии. «Смешной человек», правда, предложил себя в роли Мессии, но люди не поняли его.

Окончательной, завершенной картины золотого века Достоевский не дает. Однако весьма симптоматичен возглас «смешного человека» после пробуждения: «Я видел истину и знаю, что люди могут быть прекрасны и счастливы, не потеряв способности жить на земле»1033.

До сих пор картины золотого века Достоевский рисовал в «мирах иных» как во времени, так и в пространстве. Теперь он утверждает, что счастье людей возможно «на земле». Необходимость Христа в «Сне смешного человека» проблематична, она как бы «выносится за скобки».

Но Достоевский до конца дней своих не отказывался от евангелических идеалов Христа. Их он использует для утверждения своего варианта будущего общества, названного им русским социализмом. В «Дневнике писателя» за 1877 г. он писал: «Я не про здания церковные теперь говорю и не про причины, а про наш русский “социализм” теперь говорю (и это обратно противоположное церкви слово беру именно для разъяснения моей мысли, как ни показалось бы это странным), цель и исход которого всенародная и вселенская церковь, осуществленная на земле… Я говорю про неустанную жажду в народе русском, всегда в нем присущую, великого, всеобщего, всенародного, всебратского единения во имя Христово… Не в коммунизме, не в механических формах заключается социализм народа русского: он верит, что спасется лишь в конце концов всесветным единением во имя Христово. Вот наш русский социализм»1034. Итак, золотой век достижим на земле, когда народ объединится «во имя Христово». По мысли Достоевского, это будет некое теократическое братство, моральная организация христиан-единомышленников. Но достижим ли этот идеал русского коммунизма, он не знал.

В «Дневнике писателя» Достоевский задает вопрос: «У нас есть, бесспорно, жизнь разлагающаяся… Но есть необходимо и жизнь, вновь складывающаяся на новых уже началах. Кто их подметит и кто их укажет? Кто хоть чуть-чуть может определить и выразить законы и этого разложения, и нового созидания?»1035. Риторичность этого вопроса ясна, поскольку «жизнь разлагающуюся» Достоевский изобразил как никто другой, а для утверждения «жизни складывающейся» он искал «русского решения вопроса», связывая его с евангелическими идеалами смирения и братолюбия, с социализмом без революции, но «со Христом».

Идеалы эти утверждались в горниле сомнений. Часто Достоевский оставался «со Христом, но вне истины». Он ищет истину, но не владеет ею. И это ощущение неполноты «аксиомы», противоречивости своих постулатов заставляет писателя еще и еще раз проверять на прочность святыни, которым он поклоняется, искать смысл бытия человека, пути достижения им «рая на земле».

Окончательных ответов на поставленные им вопросы он не дает. Взвихренный, разомкнутый мир его героев находится в постоянном изменении. Многозначен, неисчерпаем мир человека, исследуемый писателем. Поэтому не завершены, не окончательны предлагаемые им рецепты социального и морального спасения человечества. Хорошо об этом написал Стефан Цвейг: «Ему нужен Бог, но он его не находит. <…> Достоевский, поэт вечных противоречий, олицетворенный контраст, проповедует веру как необходимость и тем пламеннее проповедует ее другим, чем менее верит сам (в смысле постоянной, несомненной, спокойной, положительной веры, которая считает “тихое умиление” высшим долгом). <…> Измученный “исканием Бога”, он хочет видеть нашедшее Бога человечество; мучительно неверующий, он хочет видеть блаженно верующих»1036.

Проблемы истинной и ложной любви, обретения человеком духовного самостояния, преодоления индивидуализма и единения с вечно живым, возрождающимся миром, столкновения человека с бездуховной машиной государственной власти, с системой мнимых добродетелей, рассмотренных через призму христианского мировоззрения, характерны для другого русского писателя – Льва Николаевича Толстого.

Родился Толстой 9 сентября 1828 г. в родовом имении Ясная Поляна под Тулой. Он рано потерял мать, а затем, через шесть лет, и отца. В тринадцать лет с братьями он уезжает в Казань к своей опекунше П. И. Юшковой.

В 1844 г. Толстой поступает на восточное отделение философского факультета Казанского университета. Не имея интереса к восточным языкам, он переходит на юридический факультет, который, однако, также не удовлетворяет его.

В 1847 г. Толстой неожиданно бросает занятия в университете и в течение четырех лет попеременно живет в Москве, Петербурге, Ясной Поляне. Эти годы отмечены необычайно интенсивной внутренней работой, изучением «диалектики души». Толстой осознает противоречие между общественным назначением человека и его возможностями. Поисками выхода из этого противоречия проникнуты рассказы «История вчерашнего дня» и «Отрывок без заглавия» (последний, видимо, представляет собой фрагмент большого философского трактата, оставшегося неоконченным).

Размышлениями о судьбах России и о своем месте в ее истории проникнуты кавказский (1851–1854) и севастопольский (1854– 1855) периоды жизни Л. Н. Толстого. Поездка на Кавказ разбудила его творческие силы. Здесь им написаны «Детство», «Отрочество», «Набег», «Рубка леса», начата повесть «Казаки». Эти произведения были напечатаны в передовом русском журнале «Современник» и принесли писателю заслуженный успех. Еще больший резонанс в русском обществе имели правдивые, публицистически заостренные «Севастопольские рассказы».