Она - моё табу - Настя Мирная

— Просыпаться будешь, Манюнь, или ещё поспишь? — хрипло выдыхает Андрей, ткнувшись носом во впадинку за ухом.

— Сколько времени? — спрашиваю сипловатым ото сна голосом.

— Рано на самом деле ещё. Только начало десятого. Если хочешь, то поспи.

Медленно перекатываюсь на спину и обнимаю мужчину за шею. Улыбаюсь, не открывая глаз, и тянусь за поцелуем в губы. Он обжигает, как терпкий глинтвейн. Разлепляю веки и сразу закрываю, стоит только коснуться взглядом глубоких чёрных глаз. Говорят, что такие глаза обычно как тлеющий уголь — вроде безопасно, но сгореть можно. И я горю. От своей любви и той, что так отчётливо пылает в этой темноте.

— Хочу больше времени с тобой провести. — шепчу почти беззвучно.

Скорее чувствую, чем вижу его широкую довольную улыбку. И мне впитать её хочется. Всю. Визуально, тактильно, эмоционально. Ресницы, сопротивляясь яркому солнечному свету, подрагивают и не хотят слушаться. Пока стараюсь открыть пекущие от недостаточного количества сна глаза, забираю у Андрюши эту эмоцию другими способами — пальцами и губами.

— Ты сейчас такая красивая. — тихим интимным шёпотом толкает он. — Без косметики. — целует закрытые веки и припухшие от голодных поцелуев губы. — Заспанная. — прочёсывает пальцами спутанные пряди. — Голая. — неспешно стягивает с моего тела покрывало. Прохладный после ночного ливня воздух касается обнажённой кожи, но я вспыхиваю под его тактильно ощутимым взглядом. — Моя любимая девочка.

Его рот спускается на ключицу, прижимается между двумя полушариями, возвращается к моему лицу. Язык требовательно проходит по губам, и я с томным выдохом впускаю его в рот.

— Мой Андрюша. — шуршу хрипловато.

— Моя Фурия. — чмокает в кончик носа и отстраняется. — Пойду займусь завтраком, иначе останусь с тобой в постели.

Матрас выпрямляется, когда тяжесть мужского тела исчезает. Я поднимаюсь, подтянув к груди плед. Облизываю пересохшие губы.

— Так останься. — растягиваю их в соблазнительной улыбке.

Дикий сдавливает мой подбородок пальцами, опустившись одним коленом на кровать и опираясь одной рукой, ведёт по моим губам своим языком.

— Очень соблазнительное предложение, Крис. — моё имя с выраженным придыханием. Волна горячей дрожи раскатывается по обомлевшему телу. — Но я откажусь. Тебе нужна передышка. А если останусь, то не смогу тебе её дать. Я теперь ещё больше тебя хочу. Каждую минуту хочу быть с тобой, в тебе. — наше дыхание синхронно сбивается от его парящих эротизмом слов. Сжимаю бёдра, когда между ними зарождается томительная сладкая боль. — Но сейчас правда надо потерпеть. Обоим. — добавляет строго.

Ещё раз лизнув мои губы, встаёт, удерживая на бёдрах короткое полотенце. Чёрные волосы влажные и слегка взъерошенные. На мускулистой груди ещё остались капли воды.

Мамочки, какое ослепительное зрелище с утра пораньше.

И я съедаю его всего. Покрытые тёмными, жёсткими, курчавыми волосами крепкие ноги. Стопы у него длинные и узкие. Красиво. У него идеальные пропорции. Узкие бёдра и талия. Широкие плечи. На них и спине длинные тёмно-красные борозды от моих ногтей. Спина бугрится выступающими мышцами, как и раскачивающаяся от неровного дыхания грудная клетка. Он не похож на гору мышц, но все они чётко очерчены, и в этом атлетическом теле чувствуется скрытая сила. Он не перекачанный, но жилистый и мощный. Мне нравятся его сильные руки, разрисованные синими паутинами вен и изрезанные выпуклыми жилами. Он слишком beautiful. Аж слепит от его совершенства. Но оно только моё. Для меня всё. Я жадная. Очень.

Стоя ко мне спиной, снимает полотенце и отбрасывает на кровать. Крепкие ягодицы вызывают во мне уже совсем неуместное смущение. Мамочки, я схожу по нему с ума. По его телу и ласкам. И мне всё мало.

Обвожу сухие губы таким же сухим языком. Сглатываю несуществующую слюну. Гортань дёргается, стараясь протолкнуть что-то в желудок. Низ живота стягивает лёгкой пульсацией. Между ног становится мокро.

— Не смотри так, Кристина. — сухо высекает Дикий.

Непосильного труда мне стоит оторвать взгляд от созерцания его голой задницы и поднять к повёрнутому на меня лицу. Несмотря на тон, и губы, и глаза обличающе улыбаются. Кровь приливает к моим щекам. Язык продолжает бесполезные попытки смочить горящие губы. Сердце подкатывает к горлу, расколачивая по пути всё к чертям.

— Как? — толкаю звуками воздух.

Его брови ползут вверх. Улыбка становится шире. Глаза скатываются к моим дрожащим пальцам, судорожно тискающим одеяло чуть выше груди. Его дыхание стремительно рвётся и тяжелеет. Грудная клетка высоко вздымается и застывает. Ноздри раздуваются.

— Как будто хочешь меня съесть. — скрипит его голос.

— А я хочу. Всего тебя. Поглотить. Сожрать. — бомблю незнакомыми для меня интонациями. Что-то в моём голосе ломается и перестраивается. Как и в теле. В организме. В мыслях. В чувствах. Я смелею и меняюсь до неузнаваемости. — Целиком, Андрюша.

Он, сжав в руке Пашкины шорты, которые собирался надеть, опускается коленями на кровать и подползает ко мне. Губы застывают на расстоянии вдоха. Его запах вперемешку с сандаловым гелем для душа раздражает рецепторы.

— И где моя скромная краснеющая стесняшка? — хрипит низко, словно голос проседает.

Перестаю мять плед, давая ему упасть вниз. Чёрные провалы курсируют за ним, касаясь твёрдых сосков и потяжелевшей груди. Но слишком быстро возвращаются к моему лицу. Коннект даётся сложно обоим. Сбои в работе лёгких и сердца становятся продолжительнее и заметнее. Накрываю ладонями его щёки и проваливаюсь в тёмную бездну.

— Она здесь. Только выросла. Стала женщиной. Твоей женщиной. И она не хочет краснеть и шарахаться от своего мужчины. Она хочет быть достойной его.

Андрюша ловит прядь моих волос. Пропускает сквозь пальцы. Снова ловит. Прижимает к губам.

В волосах нет нервных окончаний. Ими нельзя чувствовать. Но я чувствую. Как касается, как гладит, как целует.

Дикий подаётся вперёд. Упирается лбом в переносицу. Наши дыхания смешиваются.

— Она больше, чем достойна. И я не хочу, чтобы она менялась и ломалась. Прогибалась немного, училась подстраиваться — да. Но не старалась стать кем-то другим. Я люблю её такую. Бешеную, психованную, иногда злую и бесящую, иногда стесняющуюся и заливающуюся краской от своих и моих действий и слов, иногда смелую и наглую, нежную и ласковую. Я люблю тебя, Кристина, такой, какая ты есть. Даже в самом начале… Было уже. Сам принять был не готов. Паха видел, Гафрионов видел, а я боялся. Мы стремились друг друга задеть побольнее. Когда я сбежал за тобой в день приезда отца, хотел доломать. Но когда увидел, как тебе больно, впервые шевельнулось какое-то понимание. Взводный потом донёс уже доступнее. — уголки губ дёргаются в невесёлой усмешке. — Ты была для меня под запретом. Табу. Я