Судьба животных. О лошадях, апокалипсисе и живописи как пророчестве - Морган Мейс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Если «метафизический художник» есть тот, кто заглядывает за изнанку физического мира именно в той манере, против которой всю свою жизнь боролся Д. Г. Лоуренс, то Франц Марк — художник вполне себе метафизический. Для Д. Г. Лоуренса «здесь и сейчас» со всеми его страстями и устремлениями и было миром духовного само по себе — вместилищем Geist в-себе и для-себя. Марка тоже всегда занимали тела, осязаемые формы и материальность. В конце концов, именно в живых телах мы и сталкиваемся с силой жизни как таковой. В этом Марк и Лоуренс сходятся. Если вам вообще интересна жизнь — придется столкнуться с жизненной силой в том виде, в каком она проявляется в реальных живых существах — растениях и животных, жучках и людишках, во всем вокруг нас, что растет и что умирает. Жизнь — она здесь. Не где-то еще. И все-таки та жизненная сила — если можно ее так обозначить, — которую стремится выражать в своих произведениях Лоуренс, и та жизненная сила, которую пытался раскрыть на своих картинах Франц Марк, — в конечном счете совсем не одно и то же.
Для Лоуренса человек определяется интуициями и страстями, и эти страсти неизменно возвращают нас к телу. Глубочайшее, как считал Лоуренс, есть также предельно поверхностное — если его, так сказать, обрести заново. Лоуренсу хотелось, чтобы мы оставались на поверхности жизни — но, если так можно сказать, в эту поверхность глубочайшим образом проникали. У большинства, полагал он, такого не получается. Для Д. Г. Лоуренса вполне может быть, что ты движим любовью к женщине и овладеваешь ей сексуально, стремишься ей овладеть сексуально и в итоге овладеваешь — и все-таки ты ничего не пережил (к слову, это язык самого Лоуренса — сексуальный напор самца в рамках этого языка неизменно овладевает самкой, завоевывает ее, а самка мучится от внутреннего конфликта — она и хочет, чтобы ей овладели, и противится этому. Язык довольно сомнительный, но, опять же, оно так у Лоуренса).
Порой человеческие существа живут в каком-то оцепенении, в нежелании принимать испытанное и прожитое. Одной только еблей не обойдешься — даже для Лоуренса. Даже для Лоуренса бывает такая ебля, которая не ухватывает сути. Когда по-настоящему трахаешься — должен чувствовать себя ошалевшим, живым, исполненным чего-то, что едва можно сдерживать. По большей же части ебля, как уж точно сказал бы Лоуренс, — просто возвратно-поступательные движения бедер, неуклюжее сообщение тел в более или менее зомбированном состоянии. По правде сказать, ебля по большей части — занятие скучноватое, и на Лоуренса эта мысль наводила такую тоску, что он едва ли не соглашался с Иоанном Патмосским. Если для человеческих существ ебля будет занятием столь глубоко и формально скучным, более или менее откровенно во множестве своих книжек говорит Лоуренс, то давайте согласимся с Иоанном Патмосским — и весь мир в труху.
X. Продолжение темы ебли (сойти с нее у меня, видимо, не удается), и дальше про мочеиспускание (приумножение непотребств), и затем, наконец, — про Иисуса Христа
Отличить по-настоящему бодрствующего от лунатика бывает непросто. Человек пробудившийся — человек, живой для своих страстей, — одновременно с этим живет в том же мире, что и человек спящий, погруженный в оцепенение, — таких, по Лоуренсу, большинство. Мир — он самотождествен и не делается совершенно иным для пробужденного или для спящего. Что меняется — так это наша готовность этот мир принимать, обеими руками цепляться за материальную сокровенность жизни — так сказать, добровольно утопать в поверхностях мира.
Это позволит нам объяснить, почему Д. Г. Лоуренс так неистово был повернут на ебле. (Хотя нужно отметить, что в свои последние годы — годы болезни, физической немощи и депрессии — Лоуренс стал повернут на ебле куда меньше и испытывал к ней даже некое отвращение. Может, он был просто измотан. Ебля его истощила — и как занятие, и как идея. Однако с точки зрения философии он и в последние свои дни — вплоть до кончины — считал еблю истиной жизни.) Бóльшую часть своей жизни Д. Г. Лоуренс не видел вообще никакого смысла в любви, если в ней нет ебли. Мы физические существа. Вот есть любовь. Благодаря ей мы сближаемся. Но какой в сближении смысл, если сближение не является само по себе физическим? Вот что спросил бы у всех у нас Лоуренс. Как подтвердить материальную осязаемость своего «я» в любви, если ей не сопутствует ебля? Именно сопутствующая ебля (если так можно выразиться) и является доказательством и подтверждением того, что любовь — нечто реальное, посюстороннее и физическое.
В этом плане Д. Г. Лоуренс был всеми фибрами души антиплатоник. Физическая любовь была для Д. Г Лоуренса отнюдь не низшей формой любви и не первой ступенькой — началом какого-то восхождения, по итогам которого тело оставляется позади. Есть лишь один вид любви — настоящая, и есть лишь один вид настоящей любви — любовь с еблей. Так бы мог сказать Д. Г. Лоуренс. Собственно, именно это Д. Г. Лоуренс в большинстве своих романов и говорит.
Франц Марк счел бы эту мысль слишком низменной и не принял бы. Это не значит, что Марк воздерживался от ебли. Насколько мы знаем, Марку доводилось участвовать в ебле супружеской, равно как и всякой прочей. Вполне может быть, что какое-то время Франц Марк, его первая жена и вторая жена (та самая Мария, которой он писал в Первую мировую) жили в своего рода тройственном союзе, — и для всех троих тот союз мог быть в том числе актом сексуальной раскрепощенности. Марк не очень-то жаловал буржуазную мораль. Он считал, что буржуазная мораль — в основном фарисейство. В этом плане он разделял воззрения многих тогдашних интеллектуалов и деятелей искусства. Однако же Марк не очень-то полагался на мощь сексуальной раскрепощенности как таковой. Он не считал, что сексуальность — ключ ко всему. Он не думал, что его путь к истине лежит через постель.
В глубине души Франц Марк чувствовал, что его высшее призвание, так сказать, — чистота и абстракция. На материальности физического мира он сосредоточился лишь затем, чтобы эту материальность пронзить. В письме, которое Марк отправил Марии в канун Рождества из караулки
