Дань псам - Стивен Эриксон

Наступил миг зеркал, и следует понять это сейчас. Полированных, но сохранивших слабую неровность, отчего изображение идет рябью, увиденное кажется и знакомым, и слегка измененным. Глаза встречаются, узнавание высвобождает поток тихого ужаса. То, на что глядите, не смеется над вами, не поддается понимающему подмигиванию. Оно берет вас за похолодевшую, пересохшую ладонь и ведет по холодной глине, по дну души.

Люди будут скорбеть. По живым, по мертвым. По потере невинности и сдаче невинности, ведь это совершенно разные вещи. Мы будем скорбеть по выбору, который сделали или не сделали, по ошибкам сердца, что не исправить, по омертвевшим нервным окончаниям шрамов давних и еще не полученных.

Седовласый человек идет по району Имений. Более подробного описания не требуется. Кровь на руках стала воспоминанием, но от некоторых воспоминаний трудно отмыться. По природе он склонен к наблюдению. Наблюдает мир, мельтешение лиц, бурное море эмоций. Он бросатель сетей, он удильщик. Он говорит ритмами поэзии, напевами мелодий. Он понимает, что некоторых ран лучше не касаться, но есть и другие, согреваемые лаской рук. Иными словами, он понимает необходимость трагической ноты. Души, знает он, по временам не сопротивляются сказаниям, черпающим силу их потока крови.

Разбереди же старые раны. Они напомнят людям, что есть причины горевать. Напомнят, что есть причины жить.

Миг зеркал, мир масок. Они всегда готовы рассказать сказку. Снова и снова, друзья мои.

Вот, возьмите мою руку.

Он идет к имению. Полдень миновал, закат подкрадывается в поднятой днем пыли. В любой день есть мгновение, когда мир просто протекает мимо, оставив за собой марево зноя, еще не потревоженное наступлением ночи. Тисте Эдур поклоняются этому мигу. Тисте Анди замирают, недвижно ожидая темноты. Тисте Лиосан склонили головы и отвернулись, оплакивая уход солнца. В домах людей разжигают очаги. Люди идут по домам, ища убежища и воображая грядущую ночь.

Глазам наблюдателя все может показаться невещественным, готовым рассыпаться. Неопределенность становится законом, поднявшимся превыше всех прочих. Для барда это время — минорная нота, пассаж хрупкости, интерлюдия задумчивости. Печаль плывет в воздухе и мысли полнятся финалами.

Подошедший воротам имения быстро и безмолвно препровождается в главный дом, идет по коридору в огражденный высокими стенами сад, где ночь стекает по стенам и бутоны открываются, испивая надвигающийся сумрак. Маскированный телохранитель оставляет его. На миг оказавшись в саду один, бард стоит недвижимо. Воздух прян и сладок, пространство заполнено журчанием водяных струй.

Он вспоминает, как пел здесь тихие песни, не сопровождая их музыкой. Песни, собранные из сотни культур, из дюжины миров. Его голос сплетал воедино фрагменты наступающей Тени, соединял день уходящий и ночь, спешащую ему на смену.

В музыке и поэзии сокрыты тайны. Эти тайны мало кто знает — а понимающих еще меньше. Их сила чаще всего проникает в слушателя незаметно, она подобна памяти о принесенном ветерком аромате духов, она слабее шепотка, но может преобразить одаренного, даруя природный экстаз, уничтожая трудности, делая все великое доступным, находящимся на расстоянии протянутой руки.

Опытный бард, мудрый бард знает, что в некоторые мгновения дня и ночи путь в душу слушателя становится гладким, широким — что череда громадных врат распахивается от касания перышка. Эта тайна — самая драгоценная изо всех. Сумрак, полночь, странные периоды внезапной потери сна, известные как «бдения» — да, неслышно крадущаяся ночь владеет сердцем.

Услышав шаги за спиной, он поворачивается.

Она стоит, длинные черные волосы блестят, лицо не тронуто солнцем и ветром, глаза в совершенстве отражают фиолетовые оттенки увивших стены цветов. Он может увидеть сквозь складки белого льна очертания ее тела, округлости, изгибы и выпуклости эстетического идеала — формы и линии, бормочущие на своем тайном языке, пробуждающие желания в душе мужчины.

Каждое чувство, знает он, есть тропа к сердцу.

Леди Зависть смотрит на него, и он рад этому, и он в свою очередь любуется ею.

Они могли бы поговорить о сегуле — мертвых в амфорах и живых, охраняющих поместье. Могли бы погадать о том, что так быстро надвигается. Он мог бы говорить о своем гневе, о холодном и гибельном железе, столь холодном, что обжигает при касании — и она увидела бы истину слов в глазах его. Она могла бы расхаживать взад и вперед по скромному саду, проводя кончиками пальцев по трепетным лепесткам, и рассказывать о желаниях, сдерживаемых так долго, что она почти не чувствует мириад корешков и усиков, которые пустили они в тело и душу; а он бы, возможно, предостерег ее от опасностей, несомых желаниями, о риске неудачи, который следует видеть и честно принимать. А она могла бы вздохнуть и кивнуть, зная, что его устами говорит мудрость.

Дразнящий флирт, вызывающая зевоту одержимость собой — все то, чем забавлялась она в общении со смертными этого мира — не последовали за Леди Завистью в здешний сад. Они не годились для поджидавшего ее мужчины. Рыбак Кел Тат не был юным (иногда она гадала, смертен ли он, хотя ни разу не сподобилась искать истину), не был и богоподобно красивым. Его дары — если бы она потрудилась перечислить их — включали голос, гениальный талант игры на лире и дюжине иных загадочных инструментов и ум, прячущийся за глазами, но видящий всё и понимающий в увиденном слишком многое, все смыслы тайные и должные остаться тайными — да, ум за глазами и эти нехитрые намеки, которыми он пытается приоткрыть бездны ума, его способы наблюдения, его потрясающие способности к сочувствию, кои лишь отъявленные дураки назовут слабостью.

Нет, этого мужчину она не станет дразнить — да и не сможет, честно говоря.

Они могли бы обсудить многое. Вместо этого они стояли, встретившись взорами, и сумерки смыкались вокруг, неся ароматы и тайны.

Взбаламутить бездну и бросить наземь множество пораженных богов! Пусть небеса прорежет трещина от дня до ночи, пусть они разверзнутся, обнажая плоть пространства и кровь времени — глядите, как оно рвется, глядите, как истекает блестящими алыми каплями умирающих звезд! Пусть кипит море, а земля плавится и вздымает столбы пара!

Леди Зависть нашла любовника.

Поэзия и желание, отблески одного и того же и ох, как эта тайна заставляет негодяев и безмозглых олухов завывать в ночи.

Нашла любовника.

Любовника.

— Мне снилось, что я беременна.

Торвальд замер у двери, но сумел отозваться почти мгновенно: — О, это же здорово!

Тизерра метнула подозрительный взгляд над столиком, уставленным новейшими образцами глиняной посуды. — Неужели?

— Абсолютно, милая. Ты смогла пережить все ужасы беременности, не делая их реальными. Воображаю, как облегченно вздохнула ты, просыпаясь и понимая, что это лишь сон.

— Ну, стоит вообразить твои сны, любимый.

Он вошел в дом и плюхнулся в кресло, вытянул ноги. — Что-то странное происходит.

— Всего лишь временное умопомешательство, — сказала она. — Не беспокойся, Тор.

— Я имел в виду имение. — Он потер лоб. — Кастелян проводит все время, смешивая настои от болезней, которыми никто не болеет. Да если бы и болели, то от его настоев сразу померли бы. Охрана двора только и делает, что бросает кости. Разве этого можно было ожидать от сегуле — ренегатов? А самое невероятное — Скорч и Лефф восприняли свои обязанности с полной серьезностью.

Тут она фыркнула.

— Нет, реально, — настаивал Торвальд. — Похоже, я знаю отчего. Они могут ее чуять, Тиза. Странность. Хозяйка вошла в Совет и потребовала себе место, причем никто даже не пискнул — или так я слышал от Коля. Думаешь, тут же в особняк пошли визитеры от разных блоков в Совете, старающихся заполучить ее голос? Как бы не так. Никого. Разве это имеет смысл?

Тизерра внимательно смотрела на мужа. — Не обращай внимания, Тор. На всё это. Твоя задача проста — держаться подальше.

Он метнул на нее взгляд: — Хотелось бы, поверь. Вот только все инстинкты полыхают — словно к спине приближается треклятый раскаленный добела кинжал. И не только у меня так. У Леффа со Скорчем тоже. — Он встал и начал ходить по комнате.

— Я еще не ставила ужин, — сказала Тизерра. — Потребуется время. Почему бы тебе не пойти в «Феникс», не пропустить кружку — другую? Передай привет Крюппу, если встретишь.

— Что? А. Хорошая идея.

Она смотрела, как муж выходит; выждала несколько десятков сердцебиений, чтобы убедиться — он не переменил намерений и не вернется. Потом подошла к одному из тайничков в полу, потянула за крючок и вынула свою Колоду Драконов. Села за стол, осторожно сняла обертку из оленьей кожи.

Она делала это редко. Тизерра была достаточно чувствительна и сама ощутила, какие могущественные силы собираются в Даруджистане. Их присутствие делает попытку гадать опасным делом, но она хорошо понимала: инстинкты мужа слишком остры, чтобы пренебречь ими.