Чёрный атаман. История малоросского Робин Гуда и его леди Марианн - Ричард Брук

– Ииииии… Ииииии!!!

– Петро, обережно, обережно! Вин забьет тебе, забьет, бис!

– Саша! Саша, куда же вы? Там опасно, вернитесь! – вскрикнул Сева, но удержать не смог, и только растерянным взглядом проводил барышню, ни с того ни с сего бросившуюся в конюшню, где двое махновцев тщетно пытались усмирить жеребца, чтобы поставить на растяжку…

Она влюбилась с первого взгляда. Сухой, тонконогий, длинный красавец, большеглазый и словно огнем дышащий, угольно-черный, блестящий, с пышной густой гривой… Орловский рысак, самых чистых кровей, бог знает как попавший в Гуляй Поле – трофей, захваченный в бою, а может, реквизированный, как и все прочее добро, у незадачливого помещика.

Жеребец злился, визжал, прижимал уши. Хлопцы наступали на него с двух сторон, пытались то ухватить за повод, то оттеснить задом к открытому деннику, а он дыбился, отплясывал на задних ногах какого-то адского трепака, передними копытами бил в воздухе, метился попасть наседавшим прямо в лоб. Скалил зубы – и тут уж совсем превращался в страшилище, беса, черта…

– Да ты с глузду зъихала, жинка, куды лезешь до жеребца?! – заорал, заметив Сашу, один из незадачливых конюхов. – Забирайся, пока цела!

Второй отскочил подальше и тоже замахал руками:

– Забирайся! Забирайся! – а жеребец завизжал еще злее…

Она все еще плохо понимала местный диалект, но сообразила, что ее приглашают не в седло взобраться, а проваливать по добру-по здорову… а еще, как назло, вспомнился хриплый шепот Нестора в их первую ночь:

«Ты жеребца на дыбы подняла – тебе и усмирять его, любушка…» – и «любушка», с пылающими щеками, опустив руки вниз и развернув их ладонями, стала подходить к вороному дьяволу…

– Александра Николаевна! – дрожащий, умоляющий голос Волина за спиной только подстегнул азарт.

Саша прекрасно помнила все отцовские уроки: не бояться или хотя бы не показывать страх, двигаться плавно, руки держать по бокам, ладонями вверх, говорить мягко, отчетливо, негромко… Помнила она и Горделивого, первого горячего и норовистого рысака, носившего ее по вспаханному полю…

– Тшшшш… тихо… тихо, мой голубок… – медленно, плавно покачала руками, жеребец, будто удивленный, остановился, ворчливо зафырчал… прижал уши – Саша остановилась, заговорила снова:

– И кто тут у нас такой горячий… кто у нас как нервная барышня?..

– Та Оська он! – неожиданно подсказал кто-то из хлопцев. – Овсей Овсеич…

– Ах вот что… – Саша говорила все так же мягко, сделала еще шаг вперед, теперь между ней и жеребцом было не больше аршина.

Овсей Овсеич повернул голову, снова зафырчал, поплясал немного… и осадил назад, нерезко, просто отошел на пару шажков – ну точно па в танце сделал.

– Овсей Овсеич, очень приятно… а меня Сашей зовут…

– Фрррррррр… тпрррррр… фррр! – жеребец встал перед нею, чуть склонил голову набок, глянул с явным лукавством… сам сделал шажок вперед. И вдруг потянулся длинной мордой к ее карману: дескать, ну-те, ну-те, барышня, что это там у вас лежит?..

Тут Саша и вспомнила про кусочек сахара, который незаметно спрятала, когда они пили чай: не любила сладкий кипяток, а заботливого Севу, все подкладывавшего ей колотый сахар, обижать не хотелось…

– Ах ты, махновец… анархист… – она протянула сахар, мягкие черные губы тотчас ухватили, крупные зубы захрумкали. – Реквизиция, значит… хорошо…

– Грицка, хозяина евонного, в бою убили, – вдруг сообщил тот хлопец, что кричал на нее; то ли устыдился, то ли резко осмелел, но подошел поближе, и конь подпустил.

– Вот он и лютуеть… Не жреть! Третий день не жреть…

– Я бы на его месте тоже перестала есть… – вздохнула Саша, некстати вспомнив, как кричал и бился в деннике Горделивый в тот день, когда они получили с Юго-Западного фронта черную весть о гибели отца…

– Чегось? – насторожился махновец, для которого московский говор был столь же непривычен, как для нее – малороссский, но подоспевший Волин отодвинул его в сторону, и снова попытался уговорить Сашу уйти:

– Александра Николаевна, я восхищен, восхищен!.. Как вы ловко управились с этим зверем… уверен, восхищен буду не только я… но теперь, прошу вас, пойдемте, нас ждут, а эти славные ребята справятся и без нас…

– Идите, Всеволод Яковлевич, я вас не держу… Передайте там мои извинения… Я хочу еще побыть здесь… может, попробую сама накормить Овсея Овсеича ужином.

Она положила ладонь на теплую мохнатую шею жеребца – тот довольно всхрюкнул, переступил, игриво толкнул ее лбом, и женское сердце растаяло, как масло на горячей сковороде:

– Ах ты, мой хороший… красавец… красавец… – снова погладила, почесала лоб, и Овсей точно захихикал, снова толкнул ее, принялся жевать рукав…

Саша поняла:

– А поседлайте-ка его мне, хлопцы… Застоялся он у вас без работы, вот и «лютуеть», вот и не «жреть»… Вечер сегодня такой чудный, покатаемся.

Оба парня так и вытаращили на нее глаза, бедный Сева за голову схватился, и тот конюх, что был посмелее, едва в падучей не затрясся от возмущения:

– Поседлать? Да що вы такое удумали, мадамочка! Та щоб баба да на Грицкова коня… не бувати тому! Оська теперича за самим батькой Махном записаный, ось вже атаман буде решать, кому на ньом йиздить!

– Я буду. – спокойно сказала Саша, и вдруг поняла, что так и случится… и неважно, что там решит или не решит батька Махно – ей бы только оказаться в седле, выиграть время. А Сева… что Сева? Он тоже понял, шепнул что-то хлопцу, посмотрел строго, и тот не посмел больше возражать товарищу Волину: верно, знал, что этот мягкий с виду «интеллихент» в очках имеет вес в Гуляй Поле.

***

– Обережно, мадамочка, обережно!.. Це ж бис, а не конь! – летело Саше в спину, когда она, дрожа с головы до ног, как от любовного восторга, выводила взнузданного и заседланного Овсея из конюшни. Это был царский рысак, под стать крестьянскому царю, и амуниция на нем тоже была царская: уздечка украшена серебром, казацкое седло с высокой лукой, тоже разукрашенное – настоящий трон, даже потник – не простой, а черный, анархистский… Сердце Саши, от непомерной дерзости ее затеи, трепыхалось, как птица в силках, кровь шумела в ушах, но сейчас она не отказалась бы от задуманного, даже рискуя получить пулю или сабельный удар.

Как удачно, что с утра она надела не зауженное книзу «городское» платье (в таком было неудобно ходить по гуляйпольским улицам), а жакет и широкую юбку, с теми самыми разношенными ботиками, на небольшом квадратном каблучке, что получила из рук Лёвы Задова в свой первый вечер в доме Махно!.. Панталоны из тонкого прочного полотна, конечно, мало напоминали ее привычное трико для верховой езды, но сейчас и они годились, чтобы сесть в седло по-мужски…

Овсей встал, как вкопанный, когда она подошла сбоку, но тут же предостерегающе оскалился и прижал уши, давая понять батькиным хлопцам и Севе, выкатившимся из конюшни следом за Сашей, что никого больше не подпустит… и лучше бы никому из них не пытаться «дать ручку» или «придержать стремя».

– Тихише, хлопчик, тихише! – она сама не знала, с чего вдруг с губ сорвалось это малоросское словечко, но оно, похоже, было тем самым волшебным словом, что укрощало Сивку-Бурку.

Саша взлетела в седло – легко, словно и не было никакого перерыва в ее конных прогулках – и юбка не помешала, и повод сам собою лег в руку… Овсея не понадобилось даже высылать, собранной рысью он пошел сам, и через несколько шагов перешел на прибавленную.

– Айййй, хорошо, Овсей Овсеич, хорошо!.. – Саша счастливо засмеялась и на несколько прекрасных мгновений ощутила всем телом, всей душой, что теперь и правда – хорошо, по-настоящему, так, как надо…

Рысак, чуя опытную наездницу, сразу стал показывать, на что способен – пошел легко, размашисто, ровно, не тряско… и постепенно набирал скорость, так что Саше и самой отчаянно хотелось отдать повод, поднять Овсея в галоп, помчаться наугад, прочь из городишка, к широкому шляху – а там будь что будет.

Глава 7. Кошка и ястреб

У сердца есть свой разум,

о котором