Чёрный атаман. История малоросского Робин Гуда и его леди Марианн - Ричард Брук
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вдруг снова послышался конский топот, чей-то голос закричал:
– Нестор Иваныч!.. Нестор Иваныч! Александра Николаевна, голубушка! – к ним приближались еще трое всадников, в одном из них Саша узнала Волина, а в двух других – тех самых хлопцев, что седлали для нее Овсея.
И тут Махно словно подменили. Подобно актеру в театре, дождавшемуся, наконец-то, нужной реплики, он направил своего коня прямо на Волина и конюхов, и заревел, как зверь, перемежая слова таким матом, что последние красные лучи закатного неба показались Саше красками стыда:
– Вы що, сучьи потрохи, останни мозги просрали?! Якого хуя жеребячьего, меня не спросясь, бабу на Овсея взгромоздили?! Уёбища пиздоголовые, вставить бы вам в жопы… – что он там собирался вставить, Саша слушать не стала: зажала уши, и видела по лицам батькиной братвы, что страшно сейчас не ей одной.
Сева, пожимая плечами, покаянно заблеял что-то, стал объяснять, что «конь понес», и то же самое стали говорить провинившиеся Овсеевы стражи… Махно все это не убеждало – свирепо поводил глазами, качал головой и не желал принимать оправданий, а рука опасно сжимала эфес сабли: вот-вот вылетит из ножен смертоносный клинок.
– Нестор, не надо, Нестор… – жалобно прошептала Саша, не уверенная, что он слышит – и слушает – но не было больше сил ждать неминуемой расправы, с ней ли, с другим, кого он сочтет виноватым, не было сил молча смотреть на саблю и пистолет у него за поясом.
– Не бойсь, панночка, не бойсь! – вдруг шепнул ей на ухо незнакомый голос (кто-то из отряда Махно под шумок подобрался поближе). – Якщо батька кричить в усё горло – то горло вже не перерижет…
***
Только часть махновского отряда, считая конюхов, тем вечером вернулась в Гуляй Поле – сам батька, с двумя хлопцами, Севой и Сашей впридачу, решил ночевать на хуторе Зеленом.
– Ничего, Александра Николаевна, голубушка, это недалеко… версты три-четыре, – потихоньку сообщил Волин, обрадованный, что легко отделался, и как будто ничуть не обиженный на виновницу суматохи. – Зараз доедем, как сказал бы товарищ Щусь.
Саша кивнула, мысленно благодаря Бога, что среди разгоряченных мужчин, догонявших ее в степи, не было хотя бы «красунчика» Федоса, с его злым языком без костей и цепким, зорким, холодным взглядом… кто знает, что он мог бы сболтнуть Махно, на какую мысль навести атамана, сердитого не на шутку?
А сейчас – Саша чувствовала – гнев Нестора вроде бы улегся, и все складывалось не так уж плохо, по сравнению с тем, что она успела навоображать, напугавшись до полусмерти.
Стемнело, над головой загорались первые звезды, яркие, как пасхальные свечи. Поднимался холодный ветер, шевелил траву, и по степи, от края до края, разбегались серебристые волны – а шелест ее походил на поющее эхо, словно тысячи и тысячи голосов глубоко под землей, или, может, на небе, тянули одну и ту же щемящую ноту.
Саша сидела в своем высоком седле, как царица, до носа закутанная в Несторову бекешу – а ему, оставшемуся в легкой гимнастерке, вроде бы нипочем был степной ветродуй, ехал себе чуть в стороне от цепочки, насвистывал… и не смотрел на нее.
Ей хотелось позвать его, приблизить, или подъехать самой, но она не смела ни подать голос, ни сделать хоть шаг в сторону без приказа или разрешения. Нарывом на сердце саднило воспоминание о его сухом коротком вопросе: «Нешто не любый?» – на который она не ответила, потому что не сумела ни солгать, ни сказать правду. Признаться, что влюбилась без памяти, сама того не заметив, как героиня сентиментального романа, и понятия не имеет, как с этим быть… словно она тяжело заболела, и осталась со своим недугом один на один, без малейшей возможности найти лекарство. Сможет ли Нестор Махно понять, что ее сумбурное бегство в степь, порыв на волю из клетки были в то же время честной попыткой спасти их обоих от опасной лихорадки?.. Да и до того ли ему, в самом деле, разве о ней его заботы и думы, сейчас, когда разгорается война, и жизнь становится все менее беззаботной даже здесь, в привольных и хлебных степях…
– Гей, панночка, не спи! Повертай направо. Приехавши. – Сашу обдало жаром, как из печи, когда Нестор неожиданно проехал рядом, совсем близко, стремя звякнуло о стремя. Она отогнула ворот бекеши, закрывавший ей обзор, и увидела длинный плетень с воротами, а за плетнем – деревья, подсолнухи и большой дом под соломенной крышей, с белыми стенами и приветливо светящимися окошками.
Кавалькада въехала во двор, и не успели всадники спешиться, как им навстречу вышли хозяева, то ли предупрежденные заранее, то ли высмотревшие гостей в окно. В полутьме за ними маячили и остальные домочадцы…
– Ось милости Бог послав! Ласкаво просымо, Нестор Иванович, ласкаво просымо! – пробасил высокий белобородый старик в вышитой рубахе, его тоненьким голосом поддержала жена – маленькая и круглая, как пампушка; рядом они смотрелись комично и трогательно.
– И вам вечер добрый, Мыкола Андреич, матушка Катерина Степановна… Будьте ласковы, уж примите меня со всем моим воинством…
– Ну а то ж, Нестор Иванович! Завитайте в хату, дороги гости!
Во дворе появился кто-то с фонарем, захлопали двери: казалось, весь хутор пришел в движение.
Пока шел долгий украинский ритуал приветствий (с обеих сторон грянули восклицания и шутки), Саша, придерживая сползающую бекешу, соскользнула с седла. На всякий случай взяла Овсея покрепче под уздцы и постаралась спрятаться в тени за спиной Махно… но почти тотчас же коня у нее перехватили – от волнения она не успела заметить, кто; жеребец, оглушенный всем пережитым за сегодня, не протестовал, позволил увести себя, лишь напоследок ласково ткнулся Саше в плечо длинной и теплой мордой с бархатным носом…
И тут же Нестор, словно у него глаза были на затылке, повелительно позвал ее:
– Саша! – и она подошла, встала от него по правую руку, усмиренная, покорная воле батьки Махно.
***
Перед атаманом хозяева расхлопотались не на шутку: мигом провели его с другими гостями в хату, усадили на почетные места, добавили света – принесли свечей, подлили масла в плошки с фитилями…
Справная чернобровая девка в нарядной юбке поднесла всем, не исключая Саши, по чарочке горилки, настоянной на меду. Боясь что-нибудь нарушить по незнанию и оплошать, Саша чарочку приняла, но прежде чем выпить, украдкой посмотрела на своего полюбовника… он и головы к ней не повернул, любезничал с девкой, шутил о чем-то – и все же она подметила еле заметный кивок. Выпила залпом… и едва не подскочила на месте, схватилась за горло.
«Ооооохх!.. Это что же такое?..»
В проклятой водке было столько перца и пряных трав, что напиток напоминал жидкий огонь – и от него тотчас же вспыхнули и щеки, и нёбо, и кровь, а в голове зашумел и засвистел степной ветер. Саша принялась часто дышать, борясь с желанием высунуть язык, точно кошка в жару… Нестор, глядя на нее, громко захохотал, и следом за ним дружно грохнули все, даже Волин – торопился загладить вину.
Со всех сторон снова посыпались шутки:
– Що, панночка, крепковато молочко?
– Пей, Ляксандра Николавна! От чаши атамановой видразу тоби веселее станет!
– Пей до дна, не сумлевайся! Потом огирочок легше проскочить!
– А може, ще поднести, а то не разпробувала?
– Нет, ей хватит, – властно сказал Нестор, и смеющиеся рты мигом закрылись, болтливые языки втянулись.
Голова у Саши кружилась все сильнее, в горле застрял жгучий комок – она понимала, что не только водка тому причиной, но и дикое напряжение, что не желало отпускать, и степной ветер, успевший продуть насквозь до того, как Нестор упрятал ее в бекешу, и сама эта бекеша, теплая, мягкая, пахнущая им… любимым… желанным…
Любимый и желанный вроде бы сидел неподалеку, но между ними точно степь
