Регина - Елена Домогалова

Это была не та греховная, плотская связь с женщиной, в которые он вступал по приказу ордена, чтобы получить нужные сведения, деньги, влияние. Это было не ублажение скучающих избалованных прелестниц, древний животный инстинкт на службе ордена. Это было веление сердца, но не разума. Крик взбунтовавшейся плоти, заглушивший монотонные молитвы и данные тысячелетия назад обеты.

На рассвете у Этьена Виара была только одна молитва — имя Регины, одна святыня — её чарующее лицо, один закон — её слово. Всё, что Этьен любил, он поднимал на недосягаемую высоту и преклонялся перед этим со всей преданностью своей страстной души, порой граничащей с фанатизмом. Но если в ордене он был всего лишь одним из слуг Господа и Церкви, то рядом с Региной он сам чувствовал себя всемогущим властителем и богом, потому что у этой беззащитной, слабой женщины не было над земным миром ни власти, ни силы, кроме её обезоруживающей красоты. Этьен, как ему казалось тогда, был её единственной защитой и опорой среди окружавших её лжи, предательства и похоти. Регина полностью зависела от его воли.

Она уже ушла, а у него в ушах не замолкали её слова: "Король и его мать поклялись расправиться со мной. Я не знаю, что меня ждёт. Брат решил спрятать меня на время у моего жениха, но я не могу скрываться вечно. Кто знает, может, я уже никогда не увижу вас! Быть может, эта ночь станет последним подарком судьбы в моей жизни. Я пришла проститься с вами. Ведь вы тоже не забудете всё, что сегодня было между нами?". Сама мысль о том, что это полночное безумие уже никогда не повторится, что он никогда уже не увидит её несравненного лица, никогда не коснётся её трепещущего тела, была для него невыносима. Ему легче было сгореть в аду, чем смириться со скорой гибелью своей возлюбленной. Все сомнения, все страхи рассеялись, как рассеивается ночная тьма на рассвете. Любовь графини де Ренель стоила того, чтобы отдать за неё жизнь, более того — заплатить бессмертной душой.

Мадам Беназет, давно уже заподозрившая неладное, с облегчением вздохнула, когда её любимица явилась на рассвете неизвестно откуда, замёрзшая, как нищий под мостом, но зато довольная и цветущая. Она первым делом потребовала горячей воды и нагретых полотенец, потом, приведя себя в порядок, плотно позавтракала с аппетитом, которого хватило бы на троих здоровых мужчин, и, благодарно чмокнув кормилицу в обе щеки, завалилась спать. Франсуаза велела служанкам ходить на цыпочках и говорить шёпотом, а ещё лучше — онеметь и научиться летать по воздуху, и, пообещав самой себе, что вечером устроит своей девочке допрос с пристрастием, отправилась на кухню печь любимый пирог Регины.

На кухне, как всегда, судачили горничные Николетта и Марианна и конюший графа Жозеф. Разумеется, главной новостью недели было самоубийство невесты графа. Мадам Беназет появилась как раз в самый разгар спора: горничные искренне оплакивали молоденькую красотку, а Жозеф утверждал, что Анна никак не была бы достойной парой его хозяину. Увидев кормилицу графини, он тут же призвал её в свидетели.

— Мадам Беназет, вы женщина всеми уважаемая и необычайно мудрая. Вот и рассудите нас. Я объясняю этим двум курицам, что баронесса ничего особенного из себя не представляла и что женитьба на ней со стороны графа была чистой блажью! А что она утопилась — так туда ей и дорога. Самоубийц господь наш и святая церковь не жалуют и прощения ей теперь на том свете не дождаться!

— Женитьба хозяев — не нашего с тобой ума дело, — сурово отрезала Франсуаза, — а что до баронессы, так тут моё мнение таково. Девица эта нашему графу и в подмётки не годилась. Она, конечно, и хороша собой была, и нравом и статью вышла, да и, как никак, кузиной его сиятельству графу Филиппу приходилась, а только всё одно — не пара. Кому другому бы ещё и подошла, а в этом доме рядом с госпожой Региной её бы и не заметил никто. Года бы не прошло, как наш граф её стыдиться бы начал. Всё одно счастья ей на роду не написано было. Сук надо по себе рубить, тогда и топиться не захочется.

— Ах, какие вы бессердечные! — всхлипнула Николетта, — Госпожа баронесса была так молода, так хороша собой! Вы просто помешались на хозяйке и кроме неё никого не видите. Вы не видите даже того, что она стала сущей ведьмой!

Внушительная затрещина от мадам Беназет заставила Николетту замолчать. Зато дерзкая Марианна молчать не намеревалась. Срывающимся от волнения голосом она выдала, всё что думала:

— Да вы что, совсем ослепли все! Может быть, баронесса и не была столь красива и родовита, как наша графиня, но сердце у неё было доброе, а душа чистая! Тётушка Франсуаза, глядя на тебя признаёшь правоту поговорку, что любовь слепа. Госпожа наша и раньше-то голубиным характером не отличалась, а теперь уж от неё совсем житья не стало. То ей не так, это не эдак, чуть что — так глазищами полыхнет, уж лучше бы прибила, ей богу, не так страшно! А уж как она своему духовнику голову заморочила, так тут только ленивый язык не чешет!

— Это не грех, — подал голос насмешник Жозеф, — это милость, оказываемая сознательными прихожанками святым отцам. Вот ты, Марианна, что сделала в своей жизни для святой церкви? То-то же, что ничего. Оно, конечно, там всякие сборы и милостыни, десятины да налоги, ну так за это тебя и причастят, и исповедуют, и обвенчают, и в последний путь спровадят. А вот лично ты о ком-нибудь из монахов этих разнесчастных подумала? Каково им во цвете лет себя лишениям подвергать? О! молчишь! А они ведь то же люди! Вам, женщинам, где уразуметь, что такое — воздержание.

— Да уж, можно подумать, будто тебе, охальнику, оно знакомо! — с ядовитой усмешкой процедила Николетта, которой он прохода не давал.

— Цыц, разговорились больно много! — грозно рявкнула мадам Беназет. — Нечего в господские дела нос совать да в чужие спальни подсматривать. Видно, действительно, мало работы у вас, если находите время сплетни собирать! А если кому не нравится хозяйка, так можно в одну минуту расчет попросить. В этом доме силком ни одну посудомойку не держат. Так что прикуси язык, Марианна, и благодари бога за то, что послал тебе госпожу графиню!

Горничные угрюмо переглянулись, однако спорить дальше не осмелились, да и Жозеф придержал крутившиеся на языке солёные шуточки.

В полдень Регина, злая как легион чертей и взвинченная до предела событиями последних дней, нанесла визит на улицу Де Шом, дабы сообщить герцогини Монпасье, что миссия прошла успешно и вечером Этьен Виара придёт к кардиналу за тем самым письмом. Но не смотря на то, что всё задуманное ей удавалось и пока сходило с рук, на душе у неё было неспокойно и тяжело. Голова горела, как в огне, и сердце взбесившимся зверем колотилось в груди, кровь в венах ныла и звенела, словно просилась на свободу. Столько событий свалилось на её слабые плечи в последнее время, столько сил было потрачено на то, чтобы подчинить своей воле Шарля и Этьена, разыгрывать по несколько представлений за день, ежечасно меняя маски — одна для Филиппа, другая для Луи, третья для монаха, четвёртая для всего Лувра. Регина уже начала забывать, какая же из них настоящая. Она злилась на саму себя, потому что добивалась, кажется, всего, чего хотела ненасытная её душа, но почему-то это не приносило ей ни радости, ни покоя, ни простого удовлетворения. И всё чаще ей казалось, что она раздваивается. Одна Регина, чистая, впечатлительная, радостная, которая приехала солнечным весенним днём в Париж, оставалась где-то за спиной, превращаясь в бледный призрак, печально глядящий вслед из осенних виноградников Бордо. Другая, честолюбивая, жестокая и необузданная в своих желаниях, родившаяся в её сердце в тот день, когда в него ворвалась безумная любовь к родному брату, безоговорочно и упрямо шла к своей цели, круша чужие жизни, совершая страшные грехи и роковые ошибки, сжигая дотла все мосты за собой.