Научная дипломатия. Историческая наука в моей жизни - Александр Оганович Чубарьян
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Александр Оганович, какое отношение к революции 1917 года по итогам этого юбилейного года сформировалось в российском научном сообществе? Каковы итоги столетнего юбилея?
– Знаете, когда принималось решение о том, что будет отмечаться столетие российской революции, у меня были более пессимистические настроения. Я считал, что слишком много разных точек зрения, общество наше достаточно мультиполярное. Но итоги года показали, что, оказывается, мои опасения были напрасными. Сегодня констатируем, что во всех регионах прошли какие-то мероприятия, конференции, выставки, фестивали и так далее. Причем, это инициатива этих регионов.
Есть такой Международный комитет историков, главная всемирная организация по истории. Первый раз в истории этой организации, а мы там состоим с 1954 года, она приняла решение провести свою Генеральную ассамблею в Москве. Прошла огромная выставка в Берлине – самая большая в Европе, прошла выставка в Лондоне. Американская The New York Times давала специальные полосы, французская Le Figaro почти каждую неделю помещала статьи. И общий тон один: революция в России, столетие которой отмечалось, действительно имела всемирно-историческое значение.
Конечно, очень сильно взбудоражили общественность даже не книги, потому что научные книги мало кто читает, а фильмы. Ни «Матильда», ни «Демон революции» не основываются на реальных событиях – это художественный вымысел, если угодно. Парвус – его личность крайне преувеличена, потому что, в общем, это был заурядный, авантюристического типа человек, но это породило среди части нашего населения миф, будто немцы сделали нашу революцию на свои деньги, что неправильно. Были поставлены очень многие вопросы, которые обещают большие научные исследования в предстоящие годы.
– Например?
– Сейчас мы поставили причины революции на более, я бы сказал, многоплановую основу. С моей точки зрения, причины идут еще из XIX века. Крестьянская реформа, которая прошла в 1861 году, сделала очень многое для России, но она не решила крестьянского вопроса. Вот эти все народовольцы, анархисты – насилие стало одной из форм разрешения социального конфликта, покушение на царя, убийство высокопоставленных чиновников. И эта роль насилия продолжилась в революции 1905 года. Популяризация насилия – она пришла к 1917 году. Огромное значение имела Первая мировая война. Армия была разложена, это были те же крестьяне, которые хотели вернуться к себе домой. Мне кажется, революция явилась причиной кризиса российской политической элиты всех уровней, что сказалось на отречении императора. Практически весь цвет нации был истреблен или уехал. И это главный урок, который нужно извлечь из этих событий, – насилие и утверждение своей точки зрения за счет физического уничтожения противника – это пагубная идея. Поэтому весь год прошел под флагом все-таки критики революции. Никакого официального тренда нет, потому что правительство и наша власть сознательно отстранились от участия в дискуссиях о революции. И это очень правильно было сделано, это все осталось на долю общественности и ученых.
– Вы согласны с такой точкой зрения, что сегодня нам, возможно, стоит думать не о примирении «белых» и «красных», а о примирении с собственной историей, историей своей страны?
– Я с вами согласен. В научной литературе, да и среди широкой общественности, звучит мысль, что и у «белых», и у «красных» была своя правда. И так было во всей истории, во всех революциях в мире. Главный смысл состоит в том, что эту правду нельзя отстаивать такими методами.
– Насколько остро стоит сегодня эта проблема непримиримости с официальной историей в России и в странах ближнего зарубежья?
– В советское время это называлось «триумфальное шествие советской власти». Я имею в виду установление советской власти на окраинах России. Сегодня это самостоятельные государства. Они заняты поисками национальной идентичности. Очень часто эта национальная идентичность находится в противостоянии с Россией. Во многих учебниках истории период, когда они были в составе России, называется колониальным периодом. Соответственно, в некоторых странах существует и своя концепция революции. Наиболее ярко это проявляется на Украине, где они вообще не считают себя частью российской революции, это украинская революция. У нас сейчас есть проект (у нашего института), я возглавляю его: «Россия и Польша – преодоление исторических стереотипов». Мы выпустили совместную книгу на эту тему с поляками. Конечно, у нас накопилось довольно много «горючего материала» в наших отношениях, но есть определенные круги, которым очень хочется переписать историю в этих странах, причем в антирусском духе.
– Как Россия должна бороться с этим?
– Бороться на государственном уровне надо не с этим, а противостоять этому по линии гражданского общества, общественности. Бороться надо показом реальных документов и реальной критикой тех теорий, которые нам кажутся искажающимися.
– Это может привести к успеху в том случае, если нас хотят слышать.
– Ну, разные люди есть в разных местах…
– Например, на Украине.
– Даже на Украине, я вам скажу. То, что там развернуто, – это СМИ и определенные политизированные круги. Я возглавляю историческую комиссию с Украиной – они ее не распустили, не отменили. И академические круги – они не очень заражены этим. Я смотрю книги, которые выходят, – они не могут с нами сотрудничать ввиду запретов, которые там есть.
– Но желание есть?
– К нам приезжают отдельные ученые. Есть, конечно, темы, по которым мы дискутируем, но по которым у нас не может быть компромисса. Одна – на поверхности – это Великая Отечественная война. Здесь всякие попытки, мне кажется, должны встречать с нашей стороны очень жесткий отпор. Это такие попытки – они не коснулись историков даже в наших «главных» странах. Ни в США, ни в Англии, ни во Франции, ни в Германии не вышло никаких таких книг, если это серьезные академические ученые. У нас есть комиссия историков России и Германии. Мы же сделали учебное пособие. Это вызвало такой резонанс в мире! И главное, что мой сопредседатель сказал, директор института в Мюнхене, что фактически у нас с русскими учеными нет больших разногласий по истории ХХ века. Это немцы, с которыми были две войны!
Сейчас мы выпускаем XVIII век и XIX век. Это значит, что академическая наука в этом смысле вполне слушает друг друга. Но есть сферы, где она не очень сильна. Это образование, учебные пособия. Я сторонник широких дискуссий.
– А какие параллели
