Дань псам - Стивен Эриксон

— Может, насчет убийства я знаю все, — пробубнил Резак, уставив остекленевшие глаза в кружку, которую сжимал в руках. — И может, ассасины не тратят времени на мысли, заслужила жертва смерть или нет. И даже на мысли вообще. Монета в руках или любовь в сердце — у награды так много… оттенков. Но этого ли она хочет на деле? Или это какой-то мгновенный… всплеск, как будто лопнула фляжка, которую вовсе не намеревались открывать… вино течет, руки красные, всё… красное.

— Резак, — сказал Крюпп тихим, но решительным тоном. — Резак. Ты должен выслушать Крюппа. Ты должен услышать… он покончил с блужданиями, испил свою долю ужасной и горькой беспомощности. Слушай! Резак, есть пути, по которым нельзя ходить. Пути, с которых нет возврата, как бы сильно ты не желал, как бы громко не кричала душа. Дорогой друг, ты должен…

Резак вздрогнул и вскочил. — Она не могла иметь в виду, — сказал он. — Она не могла намекать… Будущее, ей расписанное… волшебная сказка. Конечно, так и будет. Должно быть. Нет, нет и нет. Но все же…

Крюпп следил, как молодой человек уходит, как Резак проскальзывает в двери «Феникса» и пропадает из вида.

— Печальная истина, — сказал Крюпп, и неприсутствующие слушатели согласно вздохнули, — что привычка к излишней пышности речи затемняет точный смысл. Намерение легко скрывается за величественным избытком нюансов, за ритмом одновременно серьезным и шутовским, за склонностью к самовлюбленному лукавству, и немудрый легко проскальзывает мимо, погружаясь в воображаемые миры, в которых он столь чудесен, что не нуждается в убеждениях, ибо ему вполне достаточно своей непревзойденной мудрости. Вздохнем и вздохнем снова.

Поглядите на Крюппа, ковыляющего в высоких башмаках — но нет, его равновесие не всегда точно, пусть он и заслужил почести за весьма многие дела. Ковыляет, я говорю, и падают звезды, и плачут боги, и беспомощность стала кровавым океаном, он вздымается — но ведь мы утонем не одни? Нет, мы соединимся со славной компанией в сем леденящем уюте. Виновные и невинные, быстрые и вялые, умные и глупые, праведные и порочные — потоп равняет всех, опускает лицами в волну. Увы мне.

Увы мне…

Чудо — не услышанное в пересказе из вторых, третьих уст, но увиденное. И вы засвидетельствуйте: четверо носильщиков могли бы пронести паланкин мимо, но — смотрите! — слабая, узловатая рука протягивается, влажные пальцы касаются лба Мирлы.

И носильщики, привыкшие к подобным жестам случайной милости, останавливаются.

Она уставилась в глаза Пророка и узрела ужасающую боль, до совершенства очищенное ничтожество, знание, выходящее далеко за пределы понимания ее бесполезного, полного чепухи разума. — Мой сын, — прошептала она. — Мой сын… моя суть… мое сердце…

— Суть, да, — сказал он, и пальцы впились в лоб стальными гвоздями, обнажая весь ее стыд и срам, ее слабость, ее бесполезную глупость. — Я могу благословить. Ты чувствуешь мое прикосновение, милая женщина?

И Мирла смогла лишь кивнуть, ибо она почувствовала, о да, почувствовала.

Сзади наплыл на нее трепещущий голос Бедека: — Славный Пророк… наш сын похищен. Мы не знаем, где он, и мы думали, мы думали…

— Ваш сын недоступен спасению, — заявил Пророк. — В его душе мерзость знания. Я могу ощутить, как вы двое слились ради его зачатия… да, твоя кровь стала ядом рождения. Он понимает сочувствие, но не сочувствует. Он понимает любовь, но пользуется ею как оружием. Он понимает будущее и знает, что оно не будет ждать никого, даже его самого. Твой сын — живая пасть, живая пасть, и пищей ему будет весь мир. — Рука отдернулась, оставив на лбу Мирлы ледяные пятна — в этих местах умерли все нервы. Навсегда. — Даже Увечный Бог должен отвергнуть такую тварь. Но тебя, Мирла, и тебя, Бедек, я благословляю. Благословляю вашу пожизненную слепоту, ваше бесчувственное касание, бегство недокормленных умов. Благословляю увядание двух прекрасных цветков — дочерей ваших — ибо вы сделаете из них точные свои копии, если не хуже. Мирла. Бедек. Я благословляю вас во имя пустой жалости. Теперь идите.

И она сделала шаг назад, споткнулась о тележку, повалила ее и Бедека. Он завопил, тяжело ударившись о мостовую, а через мгновение жена шлепнулась на него сверху. Левая рука громко треснула, пока носильщики с Пророком удалялись; толпы поклонников ринулись следом, бездумно и безжалостно топча упавших. Тяжелый башмак наступил на бедро Мирлы, и она закричала, потому что новый перелом послал волну мучительной боли по всей ноге. Другая нога, босая, ударила ее в лицо, ногти рассекли щеку. Пятки топтали руки, пальцы, лодыжки.

Бедек ухитрился мельком взглянуть вверх и увидел лицо человека, отчаянно перелезавшего через них — они оказались на пути к Пророку, и когда этот человек поглядел вниз, просительное выражение на его лице сменилось черной злостью. Он вогнал каблук сапога в горло Бедека, раздавив трахею.

Потеряв способность дышать после этого несчастья, Бедек выпучил глаза. Лицо его стало сине-серым, а потом багровым. Сознание покидало его, глаза тускнели, тускнели.

Все еще вопя, Мирла подползла к мужу — увидев только, что он неподвижен — и пробилась сквозь лес твердых, движущихся ноги — колени и щиколотки, подошвы… и оказалась вдруг на открытом пространстве, на скользких камнях.

Хотя она не могла видеть, но пятна гангрены расползались по лбу — она только ощутила нечто мерзкое, ужасающе мерзкое, как будто кто-то бросил рядом какую-то падаль. Она просто не может разглядеть… Боль в сломанном бедре пульсировала, нога стала мертвым грузом, как бы отделившись от тела.

Мы бежим с места, где нас ранили. Как любой зверь, мы бежим от места, где нас ранили. Бежим или ползем, ползем или тащимся, тащимся или хотя бы дергаемся. Мирла поняла, что даже такого усилия ей не совершить. Она сломана. Она умирает.

Она умирает.

«Глядите! Я благословлена. Он меня благословил.

Благослови вас всех».

Он едва способен стоять на ногах — а придется вести дуэль. Муриллио развязал кошель и бросил только вернувшемуся мастеру. Кошель упал с тяжелым стуком, подняв облако пыли. Я пришел за мальчиком, — сказал Муриллио пыхтящему, покрасневшему от натуги старику. — Тут больше, чем он стоил — вы принимаете плату, мастер?

— Не принимает, — сказал Горлас. — Я придумал для малыша Харлло нечто особенное.

— Он никоим образом не вовлечен в…

— Ты только что вовлек его, Муриллио. Один из вашего клана. Может, даже отродье одного из твоих бестолковых друзей в «Гостинице Феникса». Вы ведь там привыкли околачиваться? Ханут узнал о вас все, что только можно узнать. Нет, мальчик уже вовлечен, и поэтому тебе его не получить. Я возьму его и вдоволь потешусь.

Муриллио вытащил рапиру. — Что делает людей такими, как ты, Горлас?

— Могу спросить то же самое про тебя.

«Что же, вся жизнь — сплошная ошибка. Возможно, мы с ним схожи сильнее, чем готовы признать». Он увидел, как мастер поднимает кошелек. Мерзавец взвесил его на ладони и ухмыльнулся: — Насчет тех процентов, Советник…

Горлас улыбнулся: — Кажется, ты наконец-то очистился от долгов.

Муриллио принял стойку: клинок выставлен, правая рука слегка согнута в локте, левое плечо назад, чтобы уменьшить площадь поражения тела. Не спеша покачался, ища точку равновесия.

Все еще улыбаясь, Горлас Видикас встал почти в такую же позицию, только чуть сместил торс вперед. Этот дуэлянт явно не готовится отступать. Муриллио припоминал виденную им схватку: до самого финала Горлас не сделал даже шага назад, не желая сдавать и пяди земли, не заботясь о преимуществах, которые иногда дает тактическое отступление. Нет, он будет давить и напирать, ничем не поступаясь.

Горлас щелкнул рапирой по клинку Муриллио, бросая презрительный вызов и желая оценить реакцию.

Реакции не было. Муриллио просто вернулся в первоначальную позицию.

Горлас нанес несколько пробных выпадов, целя в разные точки возле оружейного пояса, играясь с гардой; Муриллио мог бы попытаться заклинить перекрестьем гарды рапиру противника, но при этом пришлось бы изогнуть запястье — не намного, но Горлас поспешил бы сделать прямой выпад сквозь ослабевшую защиту. Поэтому Муриллио не мешал ему. Он не хотел торопиться. Он подозревал? что ему, уставшему, сбившему ноги, удастся нанести лишь один решительный удар. Пронзить острием коленную чашечку, или голень опорной ноги, или нанести порез в область сухожилий, навсегда лишив врага возможности сражаться привычной рукой. А может быть, выше, в плечо, когда противник присядет для низкого выпада.

Горлас наседал, сокращая дистанцию. Муриллио отступил.

Ноги пронзила боль.

Он ощутил, что в сапогах стал мокро. Проклятая вонючая сукровица из вскрывшихся мозолей…

— Думаю, — заговорил Горлас, — у тебя что-то не то с ногами. Муриллио, ты стоишь как на гвоздях.