Дань псам - Стивен Эриксон

— Погоди. Как они смогут провести меня, если я — это они?

Десра фыркнула.

Лицо Ненанды исказилось гневом; он хотел было встать, но Араната мягко коснулась рукой плеча, как по волшебству погасив ярость.

Скиньтик изогнул ручки куклы, поместив их над свернутой из зеленого листа головой, и поднял над костром, показав Ненанде: — Погляди. Он сдается.

— Не высмеивай меня.

— Наоборот, я рукоплещу твоему желанию сделать все простым. Ты либо можешь что-то изрубить мечом, либо не можешь.

— Опять начал!

Нимандер знал: перебранка может продолжаться половину ночи. Все будет только раскручиваться, Скиньтик рано или поздно назовет Ненанду тупоголовым дураком, хотя тот никоим образом ни таков. Но слова поистине эфемерны, они могут просачиваться сквозь любую защиту, они больно режут, жадно пьют кровь. Они — идеальное оружие обмана, но они же мостят прочную дорогу к пониманию — или к тому, что сходит за понимание в этом зыбком, невозможном мире.

Есть так много путей жизни, по одному на каждое разумное существо — а может быть, и на неразумное — что способность приходить к пониманию или даже простому взаимному принятию кажется чудом. Доказательство, как сказал однажды Скиньтик, необычайной гибкости жизни. Но, добавил он тогда же, мы прокляты общественным бытием, так что выбора мало — приходится иди бок о бок.

Дневной переход выдался долгим, пыльным, изматывающим. Они разбили лагерь на широкой террасе над непонятными руинами. Практически каждый камень гравия, заполнившего старые дренажные канавы, оказывался различного вида окаменелостью — куски древних костей, зубов, дерева, шкур, все мелко раздробленные. Целый горный склон предстал мусорной кучей неисчислимых веков; если подумать, сколько жизней требуется, чтобы насыпать столь громадный курган, ощутишь трепет, ослабнешь от потрясения. Неужели все здешние горы такие же? Возможно ли это?

«Неужели не видишь, Ненанда, что все непросто? Даже почва, по которой ходим. Кто и как все это создал? Откуда мы приходим и куда уходим — не туда же ли? Нет, плохо сказано. Упрости. Что такое существование?»

Ненанда ответил бы, что воину не годится задавать подобные вопросы. Оставьте нам дневной переход, оставьте мгновение следующего шага, путь это будет шаг в бездну. В вопросах смысла нет.

А что сказал бы на это Скиньтик? Напугай бхедрина и смотри, как он падает с края утеса. Что его убило? Зазубренные скалы внизу — или ужас, сделавший его слепым и тупым? Ненанда пожал бы плечами. Какая разница?! Просто съедим проклятую тушу. Это вовсе не конфликт разной чувствительности, как можно подумать. Это две головы на одной монете, одна смотрит с правой стороны, другая с левой. И обе одноглазые.

Десра фыркнула бы и велела им придержать глупые слова, а то у нее при виде глупых слов рука за арбалет хватается.

Испугавшись за драгоценную жизнь, Скиньтик что-то пробурчал бы себе под нос, а Ненанда победно улыбнулся, никого этим не обманув. Нимандер отлично помнит все разговоры своих спутников, родичей, своей семьи, помнит, как они повторяются, с незначительными вариациями, если в нужной последовательности подбросить несколько тем и намеков.

Он гадал, куда мог деться Скол — не сидит ли он сразу за кругом света, подслушивая. Услышал ли он что-то, чего не слышал раньше? Изменило ли что-то сказанное сегодня ночью его мнение о них? Вряд ли. Они перебранивались, они оскорбляли друг дружку, то смеясь, то впадая в бешенство. Выпад, отскок… вечно ищут, где кожа тоньше, где есть старые раны. Битва без мечей — в такой ведь никто никогда не погибал?

Нимандер увидел, что Кедевисс — сегодня она необычайно тиха — встает и получше укутывается в плащ. Еще мгновение, и она ушла в темноту.

Где-то в расщелинах завыли волки.

Нечто большое замаячило прямо за границей трепещущего оранжевого света. Семар Дев увидела, что Карса и Скиталец повернули головы, вскочили и потянулись за оружием. Силуэт пошевелился, словно качаясь из стороны в сторону, а потом на уровне глаз вставшей ведьмы блеснуло, принюхиваясь, длинное рыло на смутно видимой меховой горе, отразили огонь костра два маленьких глаза.

Семар Дев не могла вдохнуть. Никогда еще она не видела такого громадного медведя. Встав на дыбы, он оказался бы выше самого Карсы Орлонга. Она смотрела на поднятую голову, вбирающий воздух плоский нос. «Тварь, похоже, полагается скорее на обоняние, нежели на зрение. А я думала, что огонь зверей не призывает, а пугает…»

Если он нападет, все кончится… быстро. Проблески двух мечей, оглушительный рев, когти отметают напавших недорослей — и зверь несется прямиком на нее. Она прямо видела это, она была уверена: медведь пришел за ней.

Де нек окрал. Слова как бы всплыли пеной на поверхности мыслей, как будто вызванные из мутных глубин инстинкта. — Де нек окрал, — прошептала она.

Влажные ноздри раздулись.

И тут же зверь с фырканьем исчез из вида. Хруст камней, земля дрожит под несущимся прочь животным…

Карса и Скиталец оторвали ладони от мечей и облегченно уселись лицами к костру.

Тоблакай нашел палку и бросил в пламя. Искры взвились к небу, ярко радуясь свободе, и тут же погасли. На лице его читалась задумчивость.

Семар Дев опустила взгляд на дрожащие руки, спрятала их под обернутое вокруг тела шерстяное одеяло.

— Строго говоря, — подал голос Скиталец, — не окрал. «Де нек»? — Он поднял брови. — Это значит «короткий нос»?

— Мне откуда знать? — брякнула Семар.

Он поднял брови еще выше.

— Не знаю, откуда эти слова. Просто… пришли.

— Они имасские, Семар Дев.

— О?

— Окрал — название равнинного медведя, но это был не он — слишком большой, ноги слишком длинные…

— Не хотел бы я, — вмешался Карса, — стать целью охоты этого зверя. Даже на коне. Тварь создана, чтобы загонять добычу.

— Однако он не охотился.

— Не знаю, что он хотел сделать. — Карса не спеша потянулся. — Но рад, что передумал.

— В вас, — сказала Семар Дев, — он не уловил страха. Одно это могло вызвать нерешительность. — Голос ее прозвучал резко, она с трудом выплевывала слова. Непонятно, почему она так рассердилась. Может быть, всего лишь отзвуки страха — страха, который не один из невежливых спутников не разделил с ней. Они заставили ее чувствовать себя… крошечной.

Скиталец задумчиво взирал на нее. Семар захотелось зарычать. Он же заговорил спокойным тоном: — Старые боги войны возвращаются.

— Войны? Боги войны? Это же был Фенер, не так ли? Вепрь…

— Фенер, Тогг, Фандерай, Трич и, — он дернул плечом, — Денек Окрал — кто способен сказать, сколько их всего? Могу вообразить, что они восставали в зависимости от окружения, от поклонников — кого из зверей считали высшим хищником, самым диким и…

— Но не они высшие, — бросил Карса. — Этот титул принадлежит нам, двуногим охотникам, ясноглазым убийцам.

Скиталец не отрывал взора от Семар Дев. — Дикость зверя отражала дикость душ поклонников. Война — вот что их объединяло. Вепри, тигры, волки — они не ведают страха.

— Не вызвано ли это падением Фенера? — спросила Семар. — Все жуткие, давно забытые выползли, чтобы подраться над добычей? И при чем тут медведь?

— Этот медведь, — сказал Скиталец, — был богом.

Карса плюнул в огонь. — Не удивляюсь, что прежде таких не видел.

— Когда-то они существовали. Они правили этими равнинами, пока не пропала добыча и они не умерли. Так исчезли многие гордые существа.

— Бог должен был последовать за ними, — сказал Карса. — Слишком много лиц для войны.

Семар Дев буркнула: — Какое смирение.

Карса вгляделся в нее через костер и осклабился — безумная татуировка, казалось, лопается на его лице, открывая широкие щели. — Нужно лишь одно.

«Твое. Да, Тоблакай, я отлично тебя понимаю». — Я боюсь лишь одного, — ответила она. — Что, когда ты покончишь с цивилизацией, окажется, что как властелин ты ничем не лучше тобой повергнутых. Что ты найдешь последний оставшийся трон и плюхнешься на него, и обнаружишь, что он тебе вполне по заду.

— Пустой страх, Ведьма, — отозвался Карса. — Я не оставлю себе трона — я разобью их все. И, если в конце я окажусь единственным живущим в мире — вот тогда я буду доволен.

— Как насчет твоего народа?

— Я слишком долго слушал шепотки Байрота Гилда и Делюма Торда. Наши пути — чуть более неуклюжая версия путей иных народов, их любви к излишествам, их готовности хватать всякую вещь, словно она им принадлежит, словно для полноты обладания ее нужно уничтожить. — Он оскалил зубы. — Мы думаем так же, только медленнее. Менее… эффективно. Ты любишь толковать о прогрессе, Семар Дев, но прогресс вовсе не таков. Это не орудия, изготовленные нашими руками — твоими, моими или руками Скитальца. Это не способность вершить свою судьбу. Почему? Потому что настоящей власти у нас нет. Ни над твоими машинами, Ведьма, ни над сотнями тысяч впряженных в них рабов. Даже если у нас в руках бич.