«Коль дожить не успел…» Воспоминания о Владимире Высоцком - Игорь Васильевич Кохановский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Приехали. Поплавали немного. Вода была так себе. Поэтому решили просто позагорать. Татьяна переплыла на противоположный берег, и мы наконец остались вдвоем, и Володя не преминул заметить, что он собирался быть без нее, но она «увязалась». В его раздраженном тоне чувствовалась досада скорей на самого себя, что уступил ее упорному желанию ехать с нами в Серебряный бор.
Мы вдруг вспомнили, как впервые вдвоем поехали на море.
Было лето 1957 года. Москва готовилась принимать Всемирный фестиваль демократической молодежи. Володя только что закончил первый курс Школы-студии МХАТ (а я, стало быть, второй своего МИСИ), а мы решили – большие оригиналы, – что вся эта московская суета нам ни к чему, зато на юге будет не так многолюдно.
Одна моя институтская знакомая только что вернулась из Адлера и дала нам адрес дома, где сама останавливалась. Мы купили билеты, и Володя решил перед отъездом зайти к отцу, сообщить, что вот мы решили вдвоем поехать впервые на Чёрное море. Семён Владимирович, человек военный, всегда держал строгий, немного начальствующий тон с нами.
– Ну что, молодежь, в Сочи собрались?
– Нет, мы едем в Адлер.
– Только учтите, у меня точные сведения, в Сочи свирепствует сифилис.
– Да мы не в Сочи, а в Адлер.
– Но это все там рядом, – не унимался Володин отец, – Значит так, слушай сюда! Если иметь дело, то только с медобслуживающим персоналом…
Когда мы вышли от него, Володя не удержался:
– Папочка в своем репертуаре…
Когда мы приехали в Адлер, то увидели, что это такая дыра, что на следующий же день перебрались в Хосту.
В Хосте нам сразу все понравилось. Мы сняли очень уютный маленький домик, хозяин которого жил на том же участке, но в другом доме, и, едва разложив вещи, пошли на пляж – не терпелось окунуться в море (в Адлере мы даже ни разу не искупались).
На пляже было немноголюдно: слегка штормило, и купающихся почти не было. Когда мы поинтересовались, почему люди не купаются, нам ответили, что когда 3 балла, то это опасно. Но мы хорошо плавали и, улучив момент, когда волны были небольшими, нырнули в море. От восторга чего-то запели, просто орали от радости, не заплывали далеко, а качались на волнах, которые вблизи берега были достаточно большими, и надо было не упускать момента, чтобы взбираться на них.
Немого подустав, решили выходить на берег. И тут-то началось самое неприятное. Как говорится, вход – рубль, выход – два… Оказывается, из штормящего моря выбираться на сушу не так-то просто. Пару раз нас захлестывало и заворачивало волной так, что мы прилично нахлебались. Кто-то на берегу даже хотел нам помочь, но только крикнул, чтобы мы выходили вслед за самой большой волной. Наконец нам это удалось, и мы, обессиленные, улеглись на лежаки…
– Нет, в Москве-реке – это не купание, а одно недоразумение. Если б не такая жара, как сегодня, не стоило бы сюда ехать, – заключил Володя, и мы стали одеваться. Татьяна, увидев, что мы собрались уходить, быстро приплыла с другого берега, и мы поехали по домам.
В такси продолжили вспоминать нашу хостовскую эпопею. Наши друзья (мы им сообщили, куда нам писать) прислали нам письмо, где говорили, что какие мы дураки, что не видим того, что происходит в Москве. На что мы в ответ написали им песню на мотив «Подмосковных вечеров». Конечно, песня забылась, но один куплет был таким:
Фестиваль прошел, все вы хилые —
Вы шаталися до утра…
Приезжайте к нам, наши милые
Подмосковные фраера…
Из лета 1957-го вернусь в лето 1967-го. Командировка моя была довольно короткой, и вскоре я улетел в Магадан.
В первых числах января 1968 года я получил от Володи такое письмо:
Дорогой ты мой! Самый наипервейший, распронаединственный друг, Васёчек! Конечно, сейчас можно было бы на полстраницы оправдываться насчет того, что долго не писал, да и с Новым годом не поздравил. Такого я от себя не ожидал, тем более, что последнее время все думаю о тебе и не идешь ты у меня из головы. Вот, мол, Гарик у меня есть – Васёчек. Он в Магадане живет, и не к кому пойти, потому что до Колымы далеко, а здесь ходить ни к кому неохота. Все, суки, зовут, просят, умоляют, телефон свой возненавидел. А все из-за чего. Из-за гитары. А, помятуя твой стих, где
К таким со своими песнями,
прошу тебя – не ходи
я и не хожу, т. е хожу, но лучше бы и не ходил вовсе. Придешь, – все делают вид, что и без песен прекрасно повеселимся, разговор идет про летающие тарелки, про закуски, а в кухне 3 гитары стоят готовые и микрофоны налажены, и зеленые глазки так и мигают. Я помурыжу их часа 3, а потом перед уходом порадую и уйду. А если не порадую – обида. Как же так обманул, паразит, все ожидания, ел (слава богу не пью), говорил и на тебе – не поет. Я поймал себя на мысли, что стал к этому привыкать и гитару беру сам, чтобы не убеждаться лишний раз в человеческой однообразности и бестактности. Но <…> должен тебе прямо сказать – ты приедешь – буду песни играть с наслаждением, хоть сколько хошь!
Теперь информация в сжатом виде. В театре у на вышел «Пугачёв» по Есенину. Месяц отстаивали во всех инстанциях интермедии, написанные Эрдманом[15]. Ни хрена не отстояли, остались от них рожки, да ножки. Комиссия по сохранению памяти Есенина, во главе с двумя сестрами великого поэта наложила вето, а начальство тем более. Правда, одна старушка – порядочная, ручками махала, говорила – бог с ними – интермедиями, а другая – стервь ручками махала, – говорила, – не бог с ними, в общем, это все чушь. Важно, что несмотря на обрезание – спектакль получился отличный. Тут приходил мой папочка с Женей – одобрил. Только, говорит, меня ему жалко, что меня на цепи кидают. И как я выкладываюсь, и что я могу умереть на сцене ни за грош. Сейчас репетируем «Из жизни Фёдора Кузькина» Можаева. Это повесть – печаталась
