Чёрный атаман. История малоросского Робин Гуда и его леди Марианн - Ричард Брук

Саша кивнула – она и в самом деле поняла – и ответила по-русски:

– Понимаю… и уважаю талант поэта Тараса Шевченка… с удовольствием послушаю его стихи на украинском… но Пушкина все равно люблю больше. Может быть, в следующий раз вы пригласите меня читать Пушкина?

Тень пробежала по лицу Галины – красивому, крупной лепки, такие лица всегда нравятся мужчинам – как облако прошло по воде… хозяйка на миг смешалась, прикрыла растерянность гостеприимством:

– А что же чай, дорогие сестры!

***

…Свечи успели догореть, когда они закончили читать – по очереди, передавая друг другу книгу. После каждого стихотворения останавливались, обсуждали. Нарочно ли, случайно ли, но все стихи были о тяжелой женской доле, о мужской измене, о ненавистных соперницах, о несчастной, запретной любви – и мести за нее…

Агриппина читала с надрывом, с подвыванием, чуть ли не бия себя в грудь, Мария едва разбирала по складам – по-украински понимала плохо, зато Фрося проговаривала рифмованные строки тихо и задушевно, и становилось ясно, что она ищет в стихах выражение своей боли, осколки разбитого сердца.

«И крестьянки любить умеют», сей непреложный закон единства душевной жизни Саша запомнила еще в гимназические годы, но не могла найти в душе сочувствия… ведь грустила Фрося о том же степном орле, за кем и она сама взглядом следила. Зачем, из какой прихоти Галина усадила их вместе за чайный стол? Зачарованный город Гуляй Поле, где строилась новая, чудесная жизнь под звуки свободных песен о радости, был в то же время Кощеевым царством, полным колдовства и ловушек, где кот Баюн мурлыканьем завлекает девиц в дом Бабы Яги, а Кощей все собирает и собирает несметное войско, чтобы идти на соседнего царя…

Под чай, печенье и Фенины папироски, Галина увлеченно рассказывала, как все скоро изменится в Гуляй Поле, совсем по-новому пойдет дело крестьянского образования, появятся новые школы, приедут и новые учителя – из бывших господ:

– Такие, как ты, Саша, ты же ведь из самой Москвы стремилась сюда… Верно? – и снова сладкая улыбка на полных губах Галины, в ореховых глазах плещется ехидство. – Уж не там ли ты познакомилась с нашим головою, Нестором Ивановичем? Он не далее как весною там был… самого Ленина видел…

– Что Ленин! Он Кропоткина видел, отца анархического учения… – вставила Феня и свысока посмотрела на Сашу:

– Вам, конечно, это имя неизвестно.

Саша на сей раз смогла не оплошать – она знала, кто такой князь Кропоткин. Отец читал его книги и даже пытался растолковывать дочери-курсистке смысл анархической теории («Врага, Сашенька, надо знать в лицо! Знать и уважать, без этого нет победы…”) но тогда она лишь зевала украдкой и мечтала поскорее вернуться к собственным книгам и занятиям… ум ее занимала не политика, а медицина, а сердце – обыкновенные девичьи мечты о храбрых рыцарях и благородных разбойниках… и помыслить не могла в то время, куда заведут мечтания – в Гуляй Поле, анархическую вотчину и логово самых настоящих бандитов. А самый главный из них мало того что пленил ее, еще и реквизировал сердце, и мог теперь делать с ним что угодно: терзать, обманывать, заставлять мучиться от ревности.

Галине же не хотелось знать про Кропоткина – ей хотелось знать про Нестора: то ли подозрение отмести, то ли догадку проверить… но вопрос свой она повторила, и так настойчиво, как умеют спрашивать одни только жены и просватанные невесты:

– Так что же, Саша? Ты еще с Москвы знакома с Нестором Ивановичем?..

Саша хотела сказать, что нет, не имела такого удовольствия и вдруг смутилась, спросила себя – не сам ли атаман пустил этот слух?.. И не подведет ли она Нестора, если скажет правду этой величественной, знающей себе цену казачке, с умными глазами и властным ртом?…

В груди заболело, жарче побежала по жилам кровь, и тотчас начал закипать гнев на бесцеремонный допрос под видом «мещанского разговора» за чаем, между стихами Шевченко.

«Господи помилуй, да что же такое… Ни соврать, ни правду сказать! Как глупо!..» – тут поднялась злость на самого Нестора, что забыл к ней дорогу, покинул в компании своих «невест» и «коханок» – словно пустую миску на полку поставил…

Ее затошнило.

Встала, отодвинула стул, тихо пробормотала:

– Простите, я на минутку… – и пошла к двери.

– Уборная в конце коридора, направо. – невозмутимо напутствовала ее Галина и снова взялась было за чтение…

Саша не успела дойти до порога, как за окном вдруг грянула гармошка – разудалое «яблочко», бесчисленные куплеты о том и о сем, разной степени пристойности. Должно быть, эти песнопения из каждого угла заменяли гуляйпольцам утренние и вечерние газеты.

– Эх, яблочко,

Да ты моченое,

Едет батька Махно —

Знамя черное.

И снова при одном его имени, даже в песне, чужим голосом – дрожь, жар по всему телу и пунцовые щеки… Колдун не появлялся, но и заботами не оставлял, и снова напоминал, напоминал о себе.

– Эх, яблочко,

Да наливается,

А махновцы вперед

Продвигаются!

Эх, яблочко,

да половиночка,

А наш батька Махно —

Як дитиночка!

«Як дитиночка… придумают же такое…» – Саша невольно усмехнулась, оценив точность наблюдения: страшный атаман Махно, хоть и пугал людей до рези в животе, сложения был не крупного, скорее, изящного – и со спины в самом деле напоминал гимназиста-старшекурсника. Особенно в сравнении с хлопцами из отряда, великанами с косой саженью в плечах…

Гармонист еще только распевался, приноравливался, но все больше растягивал мехи, и голос его звучал все задорнее:

– Смотрит месяц в окно

И в речную воду.

Едет батько Махно

И везет свободу.

Женщины оживились, поднялись из-за стола, поспешили к окнам – посмотреть на малоросского соловья, и даже Галина соизволила подойти – мол, кто это такой голосистый? Знакомый или чужой, хочет ли немножко грошей за свое искусство, или просто горло дерет после ужина в шинке?..

Гармонист все пел, «наяривал шибче», как сказал бы Федос Щусь, а содержание «частивок» становилось все менее приличным:

– Едет Ленин на свинье,

Троцкий на собаке.

Комиссары разбежались,

Думали – казаки.

Ленин Троцкому сказал:

Я мешок муки достал.

Мне кулич, тебе маца.

Ламца-дрица, гоп-ца-ца.

Мимо нашего двора

Пронесли покойника.

У покойника стоял

Выше подоконника.

У фотографа я снялся

В новом френче голубом.

Но не в том, в каком е**ся,

А совсем, совсем в другом.

Агриппина и Мария захихикали, Фрося осталась тихой.

– Фу, какая гадость! – возмутилась Феня и предложила: -Давай, Галя, в хулигана этого кипятком плеснем, да ставни закроем.

Галина возразила:

– Нет, зачем же? К чему это ханжество, Феня, самая буржуазная стыдливость? Частушки – стихийное творчество народа, мы должны их знать не меньше, чем Шевченко… Чего тут стыдиться – что вещи названы своими именами, без ложного стыда? Ты, Саша, тоже послушай… Быстрее привыкнешь.

Гармонист вдруг умолк – передохнуть, поправить ремень, но вот уже снова растянул мехи, запел на другой мотив:

– Едет панночка на юг,

Да забыла золото.

Если б не было п**ды,

Померла бы с голода.

Атаман пришел до ней,

Думал, целочка у ей:

Так ломалась, береглась,

Будто сроду не е*лась.

– Расскажи мне, дорогая,

Что ты: це или не це.

Если це, пойдем мы в баню,

Если нет, то на крыльце.

– Ах, хулиганы! Бесстыдники! Но ведь как хорошо… и остро! – Галина начала смеяться, посмотрев на нее засмеялась и Феня, потом прыснули две девки, и только Фрося молчала – она одна из всех не подошла к окну, сидела в углу с пришибленным видом… А Саша, от стыда потеряв дар речи, наконец-то ясно поняла, зачем