Чёрный атаман. История малоросского Робин Гуда и его леди Марианн - Ричард Брук
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Саша подняла глаза на Севу:
– Скажите Галине Андреевне, что я приду.
***
Галина жила неподалеку – минутах в десяти ходьбы от культпросвета и центральной площади Гуляй Поля – в приличном каменном доме, одноэтажном, но с длинным фасадом, в восемь или десять окон. По бокам к дому примыкало два флигеля, поменьше, с фасадом в три окна, а позади был разбит сад с клумбами. Похожие городские усадьбочки не раз встречались Саше и в Москве, в патриархальном купеческом Замоскворечье; после революции они разом опустели, хозяева исчезли неведомо куда… Вот и этот дом в Гуляй Поле, скорее всего, тоже был реквизирован народной властью у какого-нибудь купца, и отдан под общежитие трудовой интеллигенции.
Галина занимала угловую «квартиру», состоящую из передней и двух смежных комнат. На двери снаружи висела строгая табличка:
«Товарищ Кузьменко, народный учитель».
У Саши что-то дрогнуло внутри, как в гимназические годы, когда она, провинившись на занятиях, стояла перед кабинетом директрисы в ожидании выволочки…
«Оххх… этого еще не хватало… что за разброд и шатание в наших рядах? Соберитесь, госпожа Владимирская, держите строй, возьмите себя в руки. Чаепитие с любовницей вашего любовника – не то, чего стоит бояться».
На сей раз внутренним голосом звучал отец, и Саша согласилась с ним…
«Ты прав, папа. Я соберусь и буду храброй, как ты. Да и бояться нечего, это просто посиделки с чаем…».
За прошедший год она повидала столько горя, перенесла столько лишений, натерпелась такого страху, что хватило бы на целую жизнь. Нервы ее расстроены вконец, мозг перенапряжен – отсюда и внезапная дрожь на чужом пороге…
Саша трижды глубоко вдохнула, поправила немного растрепавшуюся за день прическу и постучала. Ей сразу же отворили, словно только ее и ждали.
В нос ударил смоляной запах дров, горящих в печи, и неожиданный тонкий аромат трубочного табака: дорогой сорт, с примесью ванили и вишни… подобные редкости в Москве и Петербурге продавались в центре, на Кузнецком мосту и на Невском проспекте, в лавках колониальных товаров; странно было ощутить его здесь, на Украине, в скромной обители сельской учительницы.
Первой, кто встретил Сашу в передней, была Феня Гаенко – в отглаженном платье черного сукна, с белоснежным воротничком из кружев, и в очках с тонкой золотой оправой. Она сухо поздоровалась и заметила:
– Вы опоздали на пять минут.
– Извините, я немного заплутала, пока шла сюда… Всеволод Яковлевич не смог меня проводить.
Феня саркастически поджала губы, дернула плечом и пригласила Сашу в комнату:
– Прошу. Мы еще не начали читать, решили подождать вас.
– Я очень тронута… – если в словах Саши и была ирония, то совсем легкая.
Перешагнув порог, она оказалась в довольно просторном помещении, наверняка раньше служившем столовой или гостиной. Посередине стоял круглый ореховый стол, сработанный явно итальянским мастером – то ли случайно уцелевший при реквизиции, то ли, наоборот, переехавший из особняка побогаче – а вокруг стола размещались очень приличные стулья, от другого гарнитура, но подходящие по стилю и цвету.
Под потолком светилась электрическая люстра. По углам, в двух больших бронзовых канделябрах, горели еще и свечи. У дальней стены высился черный кожаный диван, а рядом с ним приткнулся узенький шкафчик, с резными стенками, с открытыми полками, где стояла посуда. Одна из полок была выдвинута, и на ней расставлены чайные чашки с блюдцами, сахарница и вазочка с печеньем.
В центре стола возвышался медный самовар, начищенный до блеска, а с краю лежала стопка книг и несколько тетрадей. По соседству с книгами царицею на троне восседала Галина – в шелковом черном платье, простом, но наредкость элегантном, сшитом по современной французской моде; оно было украшено лишь небольшой серебряной брошью, но казалось бальным туалетом по сравнению с унылым гимназическим нарядом Гаенко и вышиванками и цветастыми юбками, в которые были наряжены остальные гостьи, числом три. Саша мельком бросила взгляд на свое вишневое ситцевое платье, к которому уже успела привыкнуть, и решила, что оно смотрится нисколько не хуже черного шелкового, а в окружающей обстановке – даже уместнее.
– Добрый вечер, Саша… – голос Галины, глубокий и звучный, как у церковного регента, наполнил комнату, улыбка у хозяйки вечера была солнечной и хищной. – Пожалуйста, садись. Мы давно тебя ждем.
По-русски она говорила правильно и чисто, но мягкий украинский акцент все же проскальзывал в каждом слове.
– Добрый вечер, Галя, – Саша ответила на улыбку и села, решив придерживаться заданного тона, подчеркнуто дружелюбного, даже фамильярного… не похожего на обычную сухую холодность товарища (или все-таки госпожи?..) Кузьменко:
– Простите за опоздание… и спасибо за приглашение.
– Давай я сперва познакомлю тебя с нашими сестрами… а то кроме меня и Фени ты из нашего культпросветовского кружка никого не знаешь, да и сестры тебя не знают.
Женщины в вышиванках согласно закивали и стали шушукаться. Феня отошла от стола, встала у шкафа и с подчеркнутым безразличием принялась раскуривать папиросу в мундштуке.
«Сестрами?» – слух странно царапнуло, словно она попала не в книжный кружок, а на тайное собрание монашек… но потом вспомнила, что «сестры» и «братья» – обычное обращение в среде анархистов, такое же, как «товарищ»… но приятнее ей не стало. Она хотела быть совсем не здесь и уж точно не с самозванными сестрами.
– Буду очень рада со всеми познакомиться. – сказала просто, глаз не отводила, испытующие взгляды «сестер» встречала спокойно – дескать, вот она я, смотрите, какая есть, такую и принимайте…
Галина, снова на правах хозяйки, принялась представлять женщин:
– Агриппина Семенюта, играет у нас в народном театре… Мария Кочергина, тоже актриса, и воспитательница – в школе занимается с младшим классом, учит украинскому языку… Ефросинья Зинченко… недавно влилась в наш кружок, но стихи Шевченко читает так, что мужчины плачут…
– Фрося, – вдруг сказала Ефросинья, пухлощекая и хорошенькая, как кукла, с длинными пепельными кудрями, уложенными и заплетенными по-городской моде. – Я Фрося…
Несколько раз мигнула, посмотрела на Сашу в упор большими светлыми глазами, прозрачными, как родники, и спросила дрожащим голосом:
– Надолго ты до нас, Лександра Николаевна?..
Галина недовольно нахмурилась, зыркнула на Фросю, точно сова на суслика – та сникла, глаза опустила, словно и не ждала никакого ответа… но Саша, разом все поняв, залилась краской, только стыдно было не за себя, а за Галину, за женское коварство и холодную жестокость к своим же «сестрам».
– А это уж как Бог даст, Фрося. Не от меня зависит, и не по своей воле я здесь очутилась…
– У нас, дорогой товарищ Александра, «бог» ваш никому и ничего не дает, – хмыкнув, подала голос Гаенко. По-змеиному скользнула к столу, выпустила клуб папиросного дыма едва ли не в лицо. – Мы строим новое общество, безвластное, и здесь ни царей, ни богов… хорошо бы вам это сразу запомнить.
– Феня! – укоризненно шепнула Галина, но темные – ореховые – глаза ее улыбались подруге. – Что ж ты так спешишь, дружочек мой?.. Дай товарищу Саше осмотреться да понять, что к чему, мы же за тем ее и позвали…
– Пусть смотрит, но вот так вот бога поминать не позволю – борьба с религиозными предрассудками есть одна из главных целей нашего культпросвета, – отрубила непримиримая Гаенко и, усевшись на стул, растопырила острые локти – точно хотела ткнуть Сашу под ребра.
– Похоже, народная молва с вами не согласна, Феня. Ваше безвластное общество уже нашло себе и царя, и бога…
– Что?! – у Гаенко нервно дернулась шея. – О чем это вы?
– Да вот об этой частушке: «Наш Махно и царь, и бог, от Гуляй Поля до Полог…» Помните, ее пели в тот вечер, когда мы познакомились? – произнести вслух имя атамана, хотя бы и в шутку, было невероятно тяжело, но и отступать уже поздно.
– Хм… а мне казалось, что вы были совсем пьяны…
— Товарищи, ну что это за пустой, мещанский разговор? – деланно возмутилась Галина, по-учительски погрозила обеим пальцем. – Хорошо же мы начинаем чтение Шевченко!.. Давайте перейдем к стихам… только мы, Саша, читаем по-украински, в этом и смысл наших собраний… Я сподіваюся, що скоро у всіх наших школах, на всіх площах, і в театрі, і в сінематографі, зазвучить
