Легенды европейских народов - Александр Васильевич Швыров

Скорей следует допустить, что обе легенды зародились самостоятельно из полузабытого предания кельтов, причем за итальянской легендой следует признать права первородства. По крайней мере, Гастон Пари говорит, что уже в конце XIV века итальянская легенда рассказывается в одном из романов, написанном в Тоскане, когда о легенде Тангейзера в Германии еще ничего не знали. Вернее всего, что легенда эта в своей религиозной форме появилась сперва в Италии, а затем уже занесена была в Германию.

В варианте, сообщаемом ла Салем, папа, отказав простить грех рыцаря, вскоре раскаивается и приказывает отыскать пропавшего грешника. Окончание в итальянской легенде несколько неудачно: в первый момент папа хочет простить рыцаря, и только благодаря хитрости оруженосца грешник возвращается к Сивилле. С этим неудачным окончанием легенда перешла в Германию. Имя Сивиллы было заменено Венерой, и гора Венеры надолго становится предметом ужасов и любопытства немцев; гору эту они искали и в Германии, и в Италии. Что касается героя, он, без сомнения, в старинных итальянских легендах не имел никакого имени, в Германии же он получил имя Тангейзера по причинам, выше приведенным нами.

В Германии же был присоединен эпизод о палке, покрывающейся листьями и цветами. Во всех древнейших вариантах легенды о нем ничего не упоминается, а между тем им скрадывается натянутость конца. Очень понятно, что рыцарь не захотел ждать, так как не надеялся, чтоб сухая трость зазеленела. Но то, что невозможно для человека, возможно для Бога.

Подобные эпизоды зеленеющей палки встречаются и в некоторых других легендах. Это один из поэтических плодов народной фантазии.

Мораль, вытекающая из этой легенды, — та, что нет такого греха, которого Бог не простил бы кающемуся грешнику. Легенды о святом Григории, Роберте-Дьяволе иллюстрируют ту же самую мысль. В легенде о Тангейзере есть только одна отличительная от прочих черта, именно: в ней ясно выражено несогласие церкви с бесконечным милосердием Бога. Эта черта придает всему рассказу оригинальный трагический характер — слушателю или читателю так и остается неизвестным, прощен ли грешник или по вине папы он приговорен к адским мукам.

Правда, он возвращается в пещеру и таким образом как бы добровольно отказывается от райского блаженства, но чудо с тростью свидетельствует, что он спасен, и в Судный день рыцарь к вящему для себя удивлению увидит, что он помещен по правую руку, тогда как папа, так безжалостно приговоривший его, пойдет в ад расплачиваться за свою жестокость.

По-видимому, эту религиозную форму легенда получила в Италии и прежде всего на таинственной горе Сивиллы. На это намекает и путешествие в Рим; от горы до Рима расстояние сравнительно недалеко, и путешественники уверяют, что в ясные дни с ее вершины можно разглядеть купол Святого Петра. Характер рассказа также больше всего соответствует итальянскому гению, и в своих главных чертах легенда, по всей вероятности, существовала в XIII веке; в Германии же, как мы видели, она стала известна лишь во второй половине XV столетия.

Тем не менее честь зарождения легенды принадлежит кельтам и занесена в Италию с далеких берегов океана. Христианская идея вложена в нее гораздо позднее, а раньше она должна была изображать психологическую борьбу между чувственной и идеальной любовью — идея, которой слегка коснулся Вагнер в своей опере.

Герой нашей легенды попадает в такое место, где неизвестны никакие земные страдания, где время протекает без следа для живущих, не грозя им ни старостью, ни разрушением, где все радости, так трудно достижимые на земле, достаются легко и не сменяются огорчениями, где, наконец, любовь, «единственное счастье на земле», — вечна и всегда нова. Но в этом раю, в этой стране вечной юности он спустя несколько дней начинает чувствовать пресыщение, он томится от бездеятельности и всем существом стремится вернуться снова к настоящей человеческой жизни, с ее редко удовлетворяемыми желаниями, с ее горем и лишениями, которые чередуются со счастливыми промежутками. Одним словом, все то, о чем грезит человеческая душа, что она считает за полное счастье, хорошо только в грезах, но лишь осуществляется на деле, человек чувствует себя неспособным наслаждаться им.

Мысль, вложенная в эту легенду, послужила сюжетом для одной из поэм Сюлли-Прюдома. Он описывает двух любовников, встречающихся в раю, что гораздо возвышеннее любви простого смертного с богиней или феей. Они живут утопая в блаженстве — нет ни плача, ни воздыхания, каждое их желание удовлетворяется немедленно, здесь они могут наслаждаться своей любовью без помехи и без конца. Но вскоре в душу Фауста закрадывается печаль или, вернее, меланхолия: он не хочет брать наслаждений, не заслужив их; он вспоминает о людях, стонущих под тяжестью невежества, нищеты, горя, порока и, согласившись со своей Стеллой, испрашивает разрешения снова вернуться на землю, чтобы зажить той жизнью, которая одна прилична человеку, жизнью, в которой есть борьба, усилия и заслуга.

Туманная мысль седой старины здесь выражена более определенно философом-идеалистом, но в главных своих чертах она все та же. На первый взгляд, идея эта принадлежит к числу пессимистических, но, вдумываясь в нее, находишь нечто утешительное. Она примиряет нас с судьбой, доказывая, что наше горемычное существование как нельзя больше подходит к характеру нашей натуры и мы напрасно грезим о лучшей участи, которой все равно не в состоянии воспользоваться. Она заставляет нас безропотно переносить труды, заботы, старость и смерть; она советует нам ценить дороже радости, достающиеся нам так редко и с таким трудом; наконец, она возвышает нас в собственных глазах: достигая с таким трудом сравнительно незначительных успехов, мы гордимся, однако, ими и считаем себя выше тех, кому счастье, богатство и прочие земные блага валятся прямо с неба, а не завоевываются упорной борьбой.

Эта идея, столь глубокая и поэтическая, впоследствии несколько затуманивается тем обстоятельством, что герой легенды возвращается в конце концов в подземный рай. Сюжет сказания, по всей вероятности, навеян древним поверьем о стране бессмертья, который, как неясная греза, жил в наивной душе первобытных людей, наблюдавших день за днем, как исчезало солнце в далекой морской пучине. Воображение рисовало им таинственную страну, где пребывает целую ночь дневное светило и затем утром появляется с другого конца неба; они предполагали, что существует царство вечной юности, откуда солнце выплывает каждый день помолодевшим и где, быть может, существует то вечное счастье, которое человечество тщетно ищет несколько тысячелетий.

Эти мечты первобытных людей, переходя с места на место, от поколения к поколению, окрашивались изменчивыми мыслями разных эпох, рас, стран, в которые их заносила судьба. Древняя Гесперия — страна, куда