Судьба животных. О лошадях, апокалипсисе и живописи как пророчестве - Морган Мейс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
XXV. Последние рисунки. Неожиданное виде́ние. Конец
В конце письма, где он говорит о саде, Марк возвращается к теме войны. Он хочет объяснить Марии что-то насчет того, какова на самом деле война, что она значит в действительности. Он в отчаянии — вдруг она никогда не будет способна понять, что ему довелось пережить, понять по-настоящему. «Но говорю тебе, — пишет он жене, — ты не знаешь о войне ничего». Своеобразная вспышка гнева — крик человека, проживающего некий опыт, который нельзя сообщить другому. Именно эта тревога, несомненно, и есть причина того, что солдат обычно молчит, — того, что человек, переживший сражение, убийство, смерть и ужас на таком уровне, просто молча смотрит. Немота — это как бы укрытие. Лучше уж такое молчание, чем непонимание со стороны тех, кто искренне хотел бы понять, но до кого невозможно донести то, чего они сами не испытали.
Иногда видишь бывалых солдат, которые сидят вместе молча и с такой умиротворенностью, какую им незачем объяснять, — они ее понимают и знают, что окружающие понимают тоже. Подобная умиротворенность присутствует лишь среди тех, кто разделяет между собой безмолвную непостижимость того, что каждый из них заключает в себе нечто такое, что в принципе толком не выразишь. Они также существуют в модусе страдания — пламенеющего страдания, которое свойственно всему сущему, но с особенной остротой проявляется в таких людях — живых существах, дошедших до самых пределов опыта.
Сорвавшись в письме на Марию, Франц Марк берет себя в руки. Он знает, что перегнул палку. И сразу же после обвинения Марии в том, что она ничего не знает о войне, пишет такие вот строки. «Еще может быть, — пишет он, одергивая себя после гневной вспышки, — что это я не могу или не хочу видеть это как-то иначе; когда я вижу, как сражаются и умирают, я чувствую себя так, будто гляжу на природу, в которой все точно так же; но нельзя касаться ее образа близоруко, нужно искать далеко позади нее — искать тот далекий смысл, который есть единственное живое и возможное во всем этом».
Примерно в это же время, когда Марк излагал эти мысли в письме к Марии, он работал над тем, что окажется его последними тридцатью двумя произведениями изобразительного искусства, — хотя сам он этого знать не мог. Это наброски, которые Франц Марк делал уже на фронте. Рисунки в небольшом блокноте. Нарисованы они карандашом. Цвета здесь нет — лишь затенение, которого Марк добивался, управляя нажимом на карандаш и плотностью линий. Репродукции этих фронтовых рисунков Марка — в более или менее точно приближенном к блокноту карманном формате — вышли в издательстве Sieveking Verlag под названием «Наброски с поля боя». Поэтому сейчас, в начале XXI века, можно подержать в руках блокнот, пугающе схожий с тем самым, который когда-то держал в своей руке в начале XX века Франц Марк. Это его, Франца Марка, визуальное завещание. Прошло больше ста лет, но каким-то образом наши руки все еще касаются его запачканных рук солдата-художника. Наша плоть касается его плоти. Такое вот сопричастие.
Наброски эти, что очевидно, — порождение тех же ума и духа, той же руки, которые создали «Судьбу животных». Например, есть два разных рисунка, на которых Марк написал слово Streit («раздор»). На этих рисунках мы видим несколько столь же резких вторжений в картинную плоскость, какие есть на «Судьбе животных». На первый взгляд может показаться, что эти наброски — Маркова попытка отчасти абстрактно запечатлеть, как выглядит и ощущается битва. Но ничто иное в его блокноте вроде как не отсылает к реальным событиям той войны, в которой участвовал Франц Марк, даже косвенно. Наконец нам становится ясно. Франц Марк был участником Великой войны. Но уже перестал воспринимать войну в качестве таковой.
Еще мы знаем, что на протяжении скольких-то лет Франца Марка занимала идея сделать ряд «иллюстраций» к Библии. Я пишу «иллюстраций» в кавычках, потому что Марк не собирался в буквальном смысле снабжать текст иллюстрациями. Ему представлялось, что рисунки могли бы быть такими же вызывающе-авангардными, как и картины, которые он сам и его коллеги вроде Кандинского, Клее и Макке создавали перед началом войны. Ему представлялся сборник иллюстраций, который, вместо того чтобы задействовать обычный — прямолинейный и репрезентативный — подход Библий с картинками, запечатлел бы чувство и главный посыл различных библейских пассажей.
Мы также знаем, что Марку часто вспоминались начальные строки Библии — что его завораживал рассказ о творении. Знаем, что Марку хотелось образно выразить, например, такие вот строки — а это одни из первых строк, с которыми сталкивается читатель первой же главы книги Бытия: «Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою. И сказал Бог: да будет свет. И стал свет». Поэтому с тем же успехом можно сказать, что рисунки Марка, которые про «раздор», суть попытка облечь в визуальную форму это начальное творческое потрясение, рассечение пустоты, явление света во тьму, извержение вида в безвидность.
И вот после этих начальных этапов творения — после рассечения пустоты, явления света, установления тверди и условий для жизни — начинают появляться живые существа. Появляются киты, рыбы и летающие создания. Создания, которые появляются, извиваются, скользят, пресмыкаются и размножаются. Гиганты и создания глубин. Затем пришел черед созданий земли, которые принадлежат не пустынной глуши и не глубинам, — укрощенных и одомашненных. «И сказал Бог: да произведет земля душу живую по роду ее, скотов, и гадов, и зверей земных по роду их. И стало так. И создал Бог зверей земных по роду их, и скот по роду его, и всех гадов земных по роду их. И увидел Бог, что это хорошо».
Множество самых разных ученых много раз отмечали, что есть одна такая необычная штука в иудейском писании — текстах и документах, которые в итоге свели воедино и канонизировали как Библию, — что эти писания чем-то необычны для своего времени и
