Америго - Арт Мифо
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вот оно что! Мама… фрау… Лена… нашла его тайник!
Но книги были на месте; очевидно, она прятала склянку второпях, паникуя и не заботясь ни о каких других находках.
«И я не позволю отцу найти ее, – подумав, решил Уильям. – Оставлю у себя».
Дурная и нелепая мысль забралась в голову: не стоит ли употребить размышление самому? не сумеет ли он распорядиться им лучше, чем отец? Едва ли когда-нибудь найдется более подходящий повод, и все же…
«Не сейчас. Я зол, а значит, попытаюсь еще хуже обидеть Лену – это ни к чему. В конце концов, оно никуда не исчезнет – если только отцу не вздумается прощупать доски на полу».
И с этим он опустил склянку назад в потайную щель.
Приближалось девятое июля – день последнего выхода в Парк Америго.
Герр и фрау Левские умело притворялись, что для них все идет своим чередом, но при этом почти не разговаривали с приемным сыном. Это угнетало его. Миссис Спарклз, его будущая хозяйка, встречала его так же холодно, как назло; хотя она не могла знать о раздорах в их семье, Уильяму все равно казалось, что она презирает и его самого, и его приемных родителей, несмотря на заверения Мадлен о давней дружбе с этой достойной собственницей. Он еще никак не мог взять в толк, как именно они встретились; а рассказать ни та, ни другая не спешили. Впрочем, фрау Левская вне дома превращалась в ту же самую говорливую женщину, как всегда готовую обсуждать все насущные дела Корабля, а герр Левский начал пропадать на службе еще дольше: Ратуше Тьютонии требовалась капитальная реставрация, привлекались даже рабочие с других палуб. Чтобы не протянуть ноги от изнеможения, перед каждым выходом приемный отец выпивал все больше усердия. Размышление, спрятанное под кроватью у окна апартамента, он так и не нашел.
«Кто я? Что я? У меня нет матери… и нет отца. Мое место – в Лесу, куда никто никогда не заходил. Я вижу Элли, которую никто никогда не видел, и люблю ее так, как не могу любить моих Создателей, а моя Лена – спасает себя от меня… Кто я? Что я?»
Так Уильям спрашивал себя каждый день и страшно от этого мучился.
Приближалось девятое июля – и осознание этого перенести было сложнее всего.
И он не выдержал!
В ночь на то самое воскресенье его беспокоила бессонница; заснув далеко за полночь, он пробудился около пяти часов утра и долго лежал, глядя в зеленый потолок, и в голову ему шли только самые жуткие и отчаянные мысли. Но на сей раз он не был зол; он давно устал от своей праздной злобы.
Приемного отца вызвали на ночную смену, и его не было на большой кровати. Приемная мать, разумеется, еще спала, без одеяла вытянувшись на левом боку, и Уильям некоторое время смотрел и на нее.
«Кто я? Что я?»
«Что будет со мной, когда я расстанусь с Элли?»
«Будет ли жить мой Лес, когда я покину его?»
«Смогу ли я любить жизнь… на Корабле?»
«Кто я? Что я?»
«Если я – пассажир, где же мое место на Корабле?»
«Если я – Океан, где же найти мое дно?»
«Если я – Корабль, где же мне найти мою Цель?»
«Если я – Создатель, где же моя раскрашенная статуя?»
Он беззвучно закричал в полумрак… затем спустился на пол, открыл свой тайник и извлек оттуда склянку с размышлением. С трудом вынул пробку, глотнул – раз, другой. Жидкость пламенем врезалась в горло, он закашлялся и шумно вдохнул. Мадлен что-то жалобно выговорила во сне.
Но больше ничего не произошло. Уильям подождал несколько минут – и ничего не изменилось. Тогда он рванул створку окна и вышвырнул склянку, и та разбилась о плоский камень у ограды.
Примерно с начала седьмого он не отводил глаз от непокрытых ног, по-прежнему сытых и нежных, плавающих в сырости зеленой простыни и беспокойно шепчущих друг о друга, и не переставал думать и воображать – прилично ли королеве носить браслеты и кольца, какими украшаются свободолюбивые феи или эльфы; гулять в молочной пене прибоя и по дну лимонадных ручьев, вдали от дворцового сада; умножать свой образ в тысяче фантастических цветных фотографий; дарить вниманием бессмысленного и неблагодарного изменника…
Но и это нисколько не искажало картины его естественных чувств.
Мама – Уильям называл ее, конечно, и мамой, и Леной – поднялась к семи часам, когда стало совсем светло… и занялась пирогом! Кое-что никогда не менялось в апартаменте № … Уильям оделся и сел за пустой стол.
– Мама, ты была когда-нибудь у борта? – спросил он.
Мадлен обернулась; в ее лице читалось недоумение.
– Когда выходила замуж за отца, – ответила она. – Зачем мне еще там быть?
– Там, наверное, хорошо видно, как летит наш Корабль… как проносятся облака, и все это невероятно интересно, – продолжал Уильям, удивляясь своей развязности.
– Ничего там интересного нет, – отрезала королева. – Там дует страшный ветер, от которого запросто можно подхватить всякие болезни. А лечение обходится дорого, ты это знаешь.
Уильям томно смотрел на нее, подпирая ладонями щеки.
– Лена, а ты помнишь Парк Америго? Тебе когда-нибудь хотелось вернуться туда?
– Зачем это? Там ведь тоже ровно ничего особенного. Ты будто не понимаешь, для чего он нужен! Так это, глазам приятно, тепло, пахнет свежо – и только… Играть хорошо, конечно… но, пока ты со мной, мне и здесь неплохо. А как на остров сойдем? Увидим твоих зверей, разные страны! Смешно сравнивать. В этом Парке взрослые бы только маялись от безделья, вот и все.
– Ты не заходила дальше?
– Дальше чего? – не поняла она.
– Дальше, чем другие дети?
– Куда же еще дальше? – нахмурилась она. – Я не покушалась на Блага, если ты говоришь о них. И вообще – интересно было только тогда, когда их украл мальчик с другой палубы…
– Мальчик с другой палубы?
– Да, Фривиллии… но что теперь об этом вспоминать!
«Что же за мальчик?» – в смятении подумал Уильям, однако из него уже вырывался новый вопрос:
– Ты ведь не хочешь, чтобы я говорил тебе неправду?
Мадлен совсем разволновалась.
– Зачем тебе говорить мне неправду?
– Есть причины, – вздохнул Уильям и внезапно начал рассказывать. Мадлен слушала его в оцепенении, глаза ее все больше округлялись, а потом она залилась слезами.
– …Так и получается, что я живу ради тебя – и ради этого Леса… Ты ведь понимаешь меня теперь? Потому меня
