После смерти Пушкина: Неизвестные письма - Ирина Ободовская

В первое время после переезда Александры Николаевны в Петербург в ней вновь воскресли надежды выйти замуж — мы будем далее говорить об этом, — но вскоре, видимо, они угасли, и письма ее часто полны печали и разочарования. Это была натура неуравновешенная: приступы черной ме­ланхолии сменялись у нее веселым настроением, тогда она смеялась и шутила, иногда остроумно и зло. Письма рисуют нам ее как девушку культурную, очень интересующуюся му­зыкой, которая играет большую роль в ее жизни. Живя в Полотняном Заводе, она много читала, надо полагать, что и в Петербурге, где к тому были несравненно большие воз­можности, она знакомилась, как и ее сестры, с новинками литературы.

В пушкиноведении нет единого взгляда на отношение Александры Николаевны к Пушкину и Дантесу. Наиболее устойчивым на протяжении ряда лет было утверждение, что она была влюблена в поэта и, более того, была в связи с ним. С совершенно непонятной легкостью Пушкину инкримини­ровалась эта связь, причем не были приняты во внимание ни благородство натуры поэта, ни его безграничная любовь к жене, ни, наконец, нежная, искренняя привязанность друг к другу обеих сестер, продолжавшаяся всю их жизнь.

Откуда же появилась эта клевета? Щеголев в своих ис­следованиях о дуэли и смерти Пушкина приводил материа­лы по этому вопросу, но все они основаны не на докумен­тах, а на рассказах современников, переданных через вто­рых или даже третьих лиц, а именно: 1) рассказ кн. А. В. Тру­бецкого в передаче В. А. Бильбасова; 2) рассказ В. Ф. Вязем­ской в передаче П. И. Бартенева и, наконец, 3) «воспомина­ния» А. П. Араповой. Но все эти лица, «свидетельствующие» о связи Пушкина со свояченицей, рассказывают об этом также со слов других лиц: Вяземская и Трубецкой со слов Идалии Полетики, Арапова (несомненно, прекрасно осве­домленная о рассказах Трубецкого и Вяземской) — со слов... няньки. А Полетика, откуда она взяла эти сведения, на кого ссылается? Ни больше ни меньше как на саму... Александру Николаевну, якобы она ей все рассказала. То есть Александ­ра Николаевна — вот тот первоисточник, от которого будто бы все и пошло!..

Большинство исследователей жизни и деятельности Пушкина и его окружения считают А. Н. Гончарову взбал­мошной, неуравновешенной, но все единодушно признают ее умной женщиной. Она, несомненно, знала о враждебном отношении Полетики к Пушкину. У нас совершенно нет свидетельств о том, что Александра Николаевна была друж­на с Полетикой. Как же эта умная женщина могла делать по­добные «признания» Полетике? Зачем? Зачем ей сознавать­ся в связи с Пушкиным, позорить прежде всего себя, а также и сестру с зятем? Абсурд. Нелепость.

В письме Софьи Карамзиной от 27 января 1837 года впервые затрагивается вопрос об отношении Пушкина к свояченице. «Предсмертная драма Пушкина, — пишет док­тор филологических наук Н. В. Измайлов в предисловии к письмам Карамзиных, — является в письмах Карамзиных как драма личная прежде всего, и даже — по крайней мере сначала — не драма, а весьма обычная в свете история меж­ду мужем и женой и влюбленным в жену молодым челове­ком. Именно с этой стороны внимательно интересуется всем происходящим такая любительница светских сплетен и «отношений»... как Софья Николаевна». Приведем это письмо.

«В воскресенье (24 января 1837 года) у Катрин (Е. Н. Мещерской) было большое собрание без танцев: Пушкины и Геккерны (которые продолжают разыг­рывать свою сентиментальную комедию к удовольствию общества). Пушкин скрежещет зубами и принимает свое все­гдашнее выражение тигра, Натали опускает глаза и красне­ет под жарким и долгим взглядом своего зятя — это начина­ет становиться чем-то большим обыкновенной безнравст­венности. Катрин (Е.Н.Дантес) направляет на них обоих свой ревни­вый лорнет, а чтобы ни одной из них не оставаться без своей роли в драме, Александрина по всем правилам кокет­ничает с Пушкиным, который серьезно в нее влюблен и если ревнует жену из принципа, то свояченицу — по чувству. В общем, все это очень странно и дядюшка Вяземский утверж­дает, что он закрывает свое лицо и отвращает его от дома Пушкиных».

Это письмо — единственный документ, автор которого говорит от себя лично, а не через вторых и третьих лиц. По­явление этого документа только еще раз подтвердило, что версия об интимных отношениях поэта со свояченицей — явная клевета. Первой из современных нам исследовате­лей, кто так характеризовал его, была Анна Ахматова. «От всего этого за версту пахнет клеветой, — говорит она. — Ес­ли Пушкин и Александрина в связи и живут в одном доме, зачем им демонстрировать свои преступные отношения? Как можно кокетничать с человеком, который от ярости скрежещет зубами и т. д. и т. д.?»

Этот вывод совершенно справедлив.

Но письмо Карамзиной носит и явно тенденциозный ха­рактер, мимо чего пройти никак нельзя. Софья Николаевна говорит, что «Пушкины и Геккерны продолжают разыгры­вать свою комедию», но осуждает только одних Пушкиных: Пушкин скрежещет зубами и принимает выражение тигра, Александрина кокетничает с Пушкиным, который серьезно в нее влюблен. Натали кокетничает с Дантесом. В чем заключа­ется кокетство? В том, что она опускает глаза под «жарким и долгим» взглядом Дантеса (который Карамзина должна бы­ла бы назвать наглым, но она этого не делает). Но мало того, это вполне естественное смущение квалифицируется Ка­рамзиной как нечто большее, чем обыкновенная безнравст­венность (обратим внимание — обыкновенная, очевидно, допустима!). И ни одного слова осуждения в адрес Дантеса! И «дядюшка Вяземский... закрывает свое лицо и отвращает его от дома Пушкиных», Пушкиных, но не Геккернов...

Эта явная тенденциозность в письме С. Карамзиной доказывает, что она была на стороне Дантеса и Геккерна, под их влиянием, и что клеветнические слухи о связи Пушкина со свояченицей шли и из этого источника. Ярким доказательством того, что эта сплетня исходила от Дантеса, являет­ся рассказ кн. Трубецкого.

В 1887 году была издана брошюрка В. А. Бильбасова под названием «Рассказ об отношениях Пушкина к Дантесу. За­писан со слов князя А. В. Трубецкого». Бильбасов в предисловии пишет:

«Князь Трубецкой не был «приятельски» знаком с Пушкиным, но хорошо знал его по частым встречам в высшем петербургском обществеи еще более по своим близким отношениям к Дантесу. В 1836 году летом, когда кавалергардский полк стоял в крестьянских избах Новой деревни, князь Трубецкой жил в одной хате с Дантесом, который сообщал ему о своих любовных похождениях, вернее о своих победах над женскими сердцами. Это обстоятельство и дало возможность кн. Трубецкому узнать об истинных, быть может, причинах роковой дуэли 27 января 1837 года».