Испанский сон - Феликс Аксельруд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Надо вам знать, — продолжал этот человек, — что позиция Хозяина никогда не была настолько сильной, как сейчас. Мы на коне! — воскликнул он и с горящими глазами стукнул по столу сухим кулаком, на котором я теперь заметил “бейки”, то есть характерные мозоли от долгих занятий восточными единоборствами. — Нам было бы нетрудно избавиться от этой суки другим, более действенным способом. Но есть две причины, по которым Хозяин не хочет так поступать. Первая причина — несовершеннолетний сын Хозяина от суки. Независимо от ее личных и деловых качеств, Хозяин желает, чтобы у мальчика была хоть какая-то мать. Я еще коснусь, — сказал он, — этого аспекта далее. Второй причиной, — продолжал он, — является политический эффект. Сделать так, чтобы сука просто исчезла, для Хозяина означает хотя бы частично признать поражение. Нет! — крикнул он и опять стукнул кулаком по столу, — мы не можем действовать так слабо, мы должны действовать так, чтобы посрамить врагов, то есть попросту шмякнуть суку в достойную ее кучу дерьма, забрызгав тем же дерьмом всех иже с ней, но так, чтобы брызги не коснулись при этом Хозяина. Способ для этого был найден лично мной, — гордо сказал Виктор Петрович и выпятил грудь. — В Волоколамске был задержан некий наркоман, оказавшийся сторожем подпольного склада. Таким образом часть хозяйственных операций суки была рассекречена… а остальное вы знаете из материалов дела».
Пока он собирался с дальнейшими мыслями, я успел осознать всю меру своей ничтожности в этой бесчеловечной системе. Как будто я подвернулся медленно надвигающемуся на меня асфальтовому катку. Передо мной был выбор — или прилипнуть к боковой поверхности, к периферии его могучего колеса, где мне милостиво оставляли местечко, и дальше катиться вместе с ним, давить других; или не прилипать, остаться на своей позиции — и самому быть безжалостно распластанным, раздавленным, впечатанным в свежеукатанную дорогу.
«Но почему, — спросил я, жалко пытаясь выглядеть хотя бы консультантом, а не только слепым исполнителем, — почему бы в таком случае Хозяину попросту не санкционировать прекращение дела… как адвокат, знакомый с делом, я могу указать такие способы?.. Ведь главная цель уже достигнута: дело возбуждено, были допросы; обвиняемая (я не мог заставить себя называть ее сукой) за свое неповиновение и предательство получила хороший урок; теперь разрешить ей уйти — значит поступить великодушно и тем самым еще более унизить как ее, так и людей, с ней связанных. Разве это не логично?»
«Любезный Корней, — сказал Виктор Петрович, — вы рассуждаете… кстати, давайте перейдем на «ты» — нет возражений? — ты рассуждаешь, как истинно благородный рыцарь и, теперь я вижу, достойный член нашей команды. Конечно же, у нас была такая мысль. Хозяин велик! Однако как нынешние друзья суки, так и… — он на секунду понизил голос, — увы, некоторые из высших авторитетов… мыслят иначе. Им не дано оценить изощренность упомянутого тобой хода. Для них — по крайней мере, для некоторых из них — это выглядело бы как проявление слабости. Хотя бы поэтому дело должно продолжаться; но есть и вторая важная причина. Я упоминал о мальчике, сыне Хозяина. Славный мальчуган! я хорошо знаю его; поверь, подает большие надежды. Однако, находясь под тлетворным влиянием суки, парнишка в последнее время частично испортился, а ему всего десять лет, и мы боимся, что процесс примет необратимый характер. Сейчас самое время на несколько лет оторвать его от матери, вдохнуть в него истинные ценности и любовь к отцу, с тем, чтобы в дальнейшем уже не она, преступница, определяла настроение сына, а наоборот, мальчик сделался проводником идей Хозяина и взял под контроль свою беспутную мамашу и всех ее приятелей заодно. Поэтому-то именно лишение свободы сроком на несколько лет является требуемой мерой. Но какое же лишение без суда? Нет уж, Корнеюшка, без суда мы сажать не будем… не те времена!.. а суд, как ты сам профессионально понимаешь, это естественное завершение дела. Вот почему нам важно твое сотрудничество не только в области, так сказать, пенитенциарной, то есть чтобы преступница получила свое, но также и во вполне защитной, во вполне профильной твоей области, то есть чтобы следствие и суд не переусердствовали и не упекли ее слишком надолго».
«Разве вы уже не согласовали это со следствием и судом? — удивился я, пройдя по ходу его монолога через ряд самых разнообразных ощущений. — Мне показалось, что я как бы последняя несознательная инстанция».
Он озадаченно посмотрел на меня, пытаясь определить, не издеваюсь ли я над ним случайно.
«Все под контролем. Существует порядок».
Я не совсем понял эту мысль, но задавать дальнейшие вопросы исследовательского толка счел бестактным.
«Какой же срок вы считаете оптимальным?» — задал я немыслимый для адвоката вопрос, возвращаясь в русло фантасмагорического инструктажа.
«Три года общего. Ни больше, ни меньше, поскольку мера пресечения до суда — всего лишь подписка о невыезде. И говори мне «ты», кстати».
«Ты, — послушно повторил я. — Что я должен сказать еще?»
«Ничего, — сказал Виктор Петрович — впрочем, теперь уже, наверно, просто Виктор. — Ты должен не сказать, а сделать».
«О’кей».
«Кратко и дружественно, — оценил он. — Ты, конечно, понимаешь, что приступить к исполнению нужно немедленно».
«Хм».
«Гнойник созрел, — пояснил он несколько выспренне, — и пациент в операционной. Очень благоприятная конъюнктура. Но вдруг ветер переменится. Смотри, опоздаем — Хозяин не простит».
«О’кей», — сказал я опять, с другой интонацией, озадаченный метафорическими изысками своего собеседника.
«Надеюсь, — пробурчал он, как бы в некотором раздражении от моего легкомысленного «о’кей». — Как тебе пятый распределитель?»
«Ничего, — отозвался я. — А что в остальных четырех?»
Он хохотнул.
«Почему ты решил, что их всего пять?»
«Я решил, что меня допустили до самого последнего».
«Обижаешь, — душевно сказал Виктор. — Тебя допустили до нашего. Сделали аванс, как кандидату в команду. Есть у нас доступ и к другим… но не все сразу… погоди, сделаем дело, доберемся и до второго».
«Почему не до первого?»
Он поперхнулся от неожиданности, закашлялся, посмотрел на меня с удивлением и укоризной.
«Ты таких вещей вслух не говори».
«Понял».
«Так-то. Мы все обсудили?»
«Нет, — сказал я, — у меня еще вопрос».
На лице Виктора отразилась некоторая досада.
«Учти, — сказал он, — шкурные вопросы у нас принято решать после дела».
«Обижаешь, — сказал я в точности как он минутой ранее. — Вопрос исключительно общего беспокойства. О брызгах. Где гарантия, что… несмотря на…»
