Правительницы России - Вольдемар Балязин

Уже в этом спектакле выявились пробелы в образовании актёров и недостатки в «политесе», из-за чего большинство актёров были зачислены в Сухопутный шляхетский кадетский корпус, дабы сии недочёты исправить. Через два года в корпус были зачислены и Фёдор Волков и его брат Григорий, до того сопровождавшие двор, выезжавший в Москву. Братья Волковы и их земляки в корпусе занимались сценическим искусством под руководством офицеров Мелиссино, Остервальде и Свистунова, ранее игравших в спектаклях на придворной сцене. Присутствие в корпусе полутора десятков актёров-ярославцев возродило кадетский театр и трансформировало его в профессиональный драматический. 30 августа 1756 года он был официально признан Указом императрицы и его руководителем был назначен Сумароков. А Волков, сохранив реноме первого актёра нового театра, стал ближайшим помощником Сумарокова.

После 30 августа 1756 года в Императорском театре были поставлены мольеровские пьесы: «Гарпагон», «Лекарь поневоле», «Мещанин во дворянстве», «Тартюф» и другие.

В это же время зрительницей театра становится великая княгиня Екатерина Алексеевна, рано обнаружившая интерес к зрелищам, а затем и к драматургии. Узкий круг людей науки, литературы и искусства позволял любому, даже самому малозначительному художнику, поэту, актёру, скульптору или архитектору получить доступ к молодому двору и особенно к великой княгине Екатерине Алексеевне, которая всей душой стремилась к прекрасному и одной из главных своих задач считала постижение своей новой родины и её народа. Это и привело Екатерину к знакомству с Сумароковым и братьями Волковыми. Вскоре Фёдор Волков стал одним из её собеседников, а потом и одним из наиболее доверенных «конфидентов».

Во время романа с Бекетовым у Елизаветы продолжали оставаться фаворитами и Разумовский и Шувалов, а также, как свидетельствуют осведомлённые в жизни двора современники, ещё один мимолётный любовник — некий певчий Каченовский.

Однако как только Бекетов исчез из её поля зрения, императрица тут же вернулась к своему самому любимому мужчине — Ивану Шувалову. Правда, и после всего случившегося у императрицы появляется то один, то другой «человек случая», но Иван Шувалов, по большому счёту, остаётся вне конкуренции. То, что привязанность Елизаветы к нему с годами не ослабевала, объясняется и тем, что Шувалов, отличаясь добрым нравом, полным пренебрежением к богатствам и наградам, со временем завоевал незыблемую репутацию глубоко порядочного человека, подлинного отчизнолюбца-патриота и убеждённого сторонника отечественного просвещения. Этому способствовала его дружба с Михаилом Васильевичем Ломоносовым, активнейшее участие в создании Московского университета, Академии художеств, твёрдая патриотическая позиция во внешней политике.

Указ о создании Московского университета был подписан Елизаветой Петровной 12 января 1755 года в день именин матери Ивана Шувалова — Татьяны Семёновны. Именно поэтому Татьянин день до сих пор отмечается в Московском университете как студенческий праздник.

В связи с продолжительным, серьёзным и прочным союзом Ивана Ивановича Шувалова с Елизаветой Петровной нельзя пройти мимо сюжета, до сих пор окончательно не разгаданного нашей исторической наукой.

Около 1753 года в Петербурге начали распространяться слухи, что Елизавета Петровна родила дочь. Отцом девочки называли то Ивана Шувалова, то Алексея Разумовского. Желая скрыть её истинное происхождение, девочку выдали за дочь одной из камер-фрау императрицы, итальянки по имени Талия, которая после этого стала гофмейстериной.

Говорили, что, когда девочка была совсем маленькой, Талия увезла её на свою родину, но там девочка, со временем превратившаяся в прелестную девушку, не задержалась и отправилась в странствия по Европе, выдавая себя то за польку, то за турчанку, то за русскую, чему способствовало отличное знание ею многих языков.

К этому сюжету мы вернёмся, когда придёт время, а придёт оно через четверть века, в середине 70-х годов, тогда во всей Европе и даже за её пределами услышат дотоле не очень известное имя — княжна Тараканова...

«Присутствие исполнителя теперь было бы вредно...»

Пока Елизавета Петровна занималась государственными и личными делами, к великой княгине Екатерине Алексеевне пришла, если верить ей, первая настоящая любовь...

Её первым любовником стал камергер Петра Фёдоровича Сергей Васильевич Салтыков (некоторые историки полагают, что первым её талантом был Андрей Черкасов, но достоверных сведений на этот счёт у нас не имеется. Сама Екатерина, во всяком случае, писала, что с Черкасовым её связывала чистая юношеская дружба).

Салтыков был двумя годами старше Екатерины. Он принадлежал к старшей линии знаменитого рода Салтыковых, ведших свой род с XIII века. Его отец — граф и генерал-аншеф Василий Фёдорович Салтыков был родным братом царицы Прасковьи Фёдоровны, жены царя Ивана Алексеевича и таким образом был дядей императрицы Анны Ивановны, а Елизавете Петровне приходился двоюродным дядей. Немаловажно и то, что Василий Фёдорович Салтыков был женат на княжне Марии Алексеевне Голицыной, чьи многочисленные родственники были весьма популярны в гвардейских полках, и немалое число их оказалось во время дворцового переворота на стороне новой императрицы.

В 1750 году двадцатичетырёхлетний Сергей Васильевич Салтыков женился на фрейлине императрицы Матрёне Павловне Балк — племяннице уже известных нам Балков и Монсов. Из-за всего этого, а также благодаря своей редкой красоте, Салтыков, назначенный камергером великого князя Петра Фёдоровича, одновременно стал душой «малого», или, как его называли, «молодого» двора. Он не пропускал повода постоянно появляться возле Екатерины.

Однажды «Сергей Салтыков, — пишет Екатерина, — дал мне понять, какая была причина его частых посещений... Я продолжала его слушать; он был прекрасен, как день, и, конечно, никто не мог с ним сравняться ни при большом дворе, ни тем более при нашем. У него не было недостатка ни в уме, ни в том складе познаний, манер и приёмов, какие дают большой свет и особенно двор. Ему было 25 лет; вообще и по рождению и по многим другим качествам это был кавалер выдающийся... Я не поддавалась всю весну и часть лета».

Как-то во время охоты на зайцев, оставшись наедине с Екатериной, Салтыков признался ей в страстной любви. Екатерина колебалась, но тут стало известно, что Пётр Фёдорович начал волочиться за девицей Марфой Исаевной Шафировой — внучкой петровского сподвижника барона Шафирова. В это же время Елизавета Петровна запретила Екатерине ездить верхом по-мужски, а не амазонкой, утверждая, что именно поэтому у неё и нет до сих пор детей. Вслед за тем Елизавета Петровна присмотрела в Ораниенбауме хорошенькую молодую вдовушку художника Грота и через придворных стала склонять её к любовной связи с Петром Фёдоровичем.

А после того как двор 14 декабря 1752 года выехал из Петербурга в Москву, Екатерина «отправилась с кое-какими лёгкими признаками беременности», но по дороге произошёл выкидыш и ожидавшиеся роды не состоялись. Впрочем, чуть позже мы узнаем и другие важные нюансы этой истории...

«Заподозрив Екатерину в неверности и окончательно возненавидев её, — писал известный мемуарист и учёный Андрей Тимофеевич Болотов, — Пётр Фёдорович стал обходиться с нею с величайшею холодностию и слюбился напротив того с дочерью графа Воронцова и племянницею тогдашнего великого канцлера, Елисаветою Романовною, прилепясь к ней так, что не скрывал даже ни пред кем непомерной к ней любви своей, которая даже до того его ослепила, что он не восхотел от всех скрыть ненависть свою к супруге и сыну своему (здесь Болотов, забегая вперёд, говорит о событиях конца 1761 года), и при самом ещё вступлении своём на престол сделал ту непростительную погрешность и с благоразумием совсем несогласную неосторожность, что в изданном первом от себя Манифесте не только не назначил сына своего по себе наследником, но не упомянул об нём ни единым словом.

Не могу изобразить, как удивил и поразил тогда ещё сей первый его шаг всех россиян, и сколь ко многим негодованиям и разным догадкам и суждениям подал он повод».

Когда же Болотов во время дворцового приёма впервые увидел Елизавету Романовну Воронцову, то, не зная ещё, что за дама прошла перед ним, спросил дежурного полицейского офицера: «кто б такова была толстая и такая дурная, с обрюзглою рожею, боярыня?» И был поражён, когда тот сказал, что это Воронцова. «Ах, Боже мой! Да как это может статься? Уж этакую толстую, нескладную, широкорожую, дурную и обрюзглую совсем, любить, и любить ещё так сильно, государю?..., ибо в самом деле была она такова, что всякому даже смотреть на неё было отвратительно и гнусно».

К этому времени Елизавета Петровна окончательно изверилась в способности своего племянника стать отцом наследника престола. Императрица очень хотела иметь внука, точнее внучатого племянника, во всяком случае, цесаревича и продолжателя династии, и нетерпение её стало столь велико, что она даже приказала найти для Екатерины надёжного фаворита, который сумел бы сделать то, чего не мог добиться венчанный августейший супруг.