Чёрная стая - Ольга Игоревна Сословская

— Конь у меня захромал, — соврал Шемет, присоединившись к компании егерей, — я слыхал, вы трофейными лошадьми богаты, не продаст ли кто, пока мой Йорик под седло не годен?

— Да зачем же вам деньги на ветер швырять, — удивился один из егерей, средних лет плотный мужчина с начинающим лысеть высоким лбом, — к ремонтерам сходите, герр лейтенант, даром дадут.

— Известно, что даром дадут, — тяжело вздохнул Войцех, — пристрелить — и то пули жалко будет. Мне добрый конь нужен, мне с утра в разъезд.

* * *

Про разъезд Шемет сказал сущую правду, вернуться в эскадрон ему надо было не позже чем за час до рассвета, и он очень надеялся закончить свои дела в Данненберге раньше.

— А платить-то есть чем? — поинтересовался егерь. — Или в долг, до победы записать собираетесь?

Товарищи егеря посмотрели на него с явным неодобрением, но Войцех только усмехнулся и высыпал на стол содержимое ташки. У собеседника при виде серебра, блеснувшего на темном дубе столешницы, загорелись глаза.

— А вы говорили, тут игры не будет, — заявил он, обернувшись к соседям по столу, — денег ни у кого нет. Сыграйте со мной, герр лейтенант, потешьте душу. Ставлю коня против пятидесяти талеров. Недорого.

В карты Шемет не садился с самого Петербурга. Но расстаться с Йориком было бы уж самым последним выходом, и он решился.

— Конь-то хорош? — прищурился Войцех. — Поглядеть бы.

— Ну, пойдем, поглядим, — егерь поднялся из-за стола, — если на слово не верите.

— Вы же не поверили, — ответил Войцех, сгребая монеты со стола.

Конь был действительно хорош. Белый, тонконогий, с гордо выгнутой шеей и шелковистой гривой. Генеральский конь, по всем статьям. Цена ему была уж всяко больше пятидесяти талеров, но игроку нужна игра, а не деньги, и в нынешних обстоятельствах было не грех этим воспользоваться.

Уже вернувшись в трактир, Шемет сообразил, что егерь не сомневается в своем выигрыше. Разделить коня на ставки было невозможно, а это означало, что играть придется ва-банк и ставить сразу все. Зашелестела сдираемая с колоды обертка, егерь ловко поддернул обшлага рукавов, и сомнений в том, что в Черную Стаю затесался шулер, у Войцеха не осталось. Впрочем, сказал он себе, шулер тоже может любить Отечество. Почти так же сильно, как деньги.

Из второй колоды Шемет вытащил трефовую даму. «Добрый знак», решил он, не сводя глаз с банкомета. Тот улыбнулся и начал метать. Когда червонная дама легла налево, улыбка стала шире. Войцех почувствовал, как по спине стекает пот, в игре с шулером его удача, на которую он так легкомысленно понадеялся, была бессильна.

— Удвоить не желаете, герр лейтенант? — подмигнул егерь.

Войцех загнул угол.

И тут произошло нечто странное. Рука банкомета задрожала, трефовая дама выскользнула из рукава, упав на свою товарку.

Егерь в испуге взглянул на Шемета.

— Дальше играть будем, господин банкомет? — усмехнулся Войцех, взвешивая в руке тяжелый медный подсвечник. — Или вы решились продать мне коня?

— Будь ты проклят, — еле слышно пробормотал егерь, но серебро со стола сгреб, — забирай, конь твой.

Раздобыть седло, сухари, флягу и, главное, потертую солдатскую литовку и фуражку, оказалось проще. Но главную часть своего плана Шемет все еще не продумал, вывести Витольда из госпиталя под носом у лекарей и сиделок представлялось довольно затруднительной задачей. Он дождался темноты и проскользнул в двери, надеясь, что все как-нибудь само собой образуется.

Витольд не спал, но лежал неподвижно, накрывшись с головой одеялом. Войцех легонько тронул его за плечо.

— Это снова ты? — зубы у Витольда стучали, у него начался жар. — Оставь меня. Все равно, где помирать, тут или в Сибири.

— Или в пути, — прошептал Войцех, — или в Париже. Я тебе коня привел, под госпиталем стоит. Сумеешь выбраться — и ты свободен. Но прежде подпиши.

Он протянул Витольду бумагу с обязательством не служить против Союзных войск до конца кампании и огрызок карандаша.

Мельчинский внимательно взглянул на Шемета, глаза его блеснули в полумраке.

— Погоди, — тихо сказал он, — ты мне вот что скажи. Почему?

— Потому что считаю это правильным, — не задумываясь, ответил Войцех, сам до этого момента ни разу не задавшийся таким вопросом. — Подпишешь?

— Подпишу, — кивнул Витольд, — ты даже не представляешь, с какой радостью подпишу. Мне пан Тадеуш еще пять лет назад говорил, что я совершаю ошибку, связывая судьбу с Бонапартом. Я не послушал, а потом присяга держала. Теперь с чистой совестью службу оставлю. Гори он огнем, император Франции. За Березину, за Польшу, за нас с тобой, скрестивших сабли. Подпишу.

Девушка на соседней койке глухо застонала, и разговор прервался.

— Лекаря! — громко закричал Войцех, узнавший тяжелый предсмертный хрип. — Лекаря!

Сиделка, дремавшая у входа, засуетилась, выскочила. К постели Элеоноры поспешил врач, в дверях показались сидевшие в трактире егеря, которых кто-то оповестил о надвигающейся развязке. Все внимание было обращено на умирающую девушку. Войцех и Витольд незаметно выскользнули во двор.

— Скачи, — Войцех помог Мельчинскому забраться в седло, — скачи, не останавливайся. И прощай.

— Славный ты малый, Войтусь, — улыбнулся Витольд, пожимая протянутую на прощанье руку, — но дурак.

Войцех молча кивнул.

— Сестре передать что? — спросил Витольд, уже почти оглянувшись, через плечо.

Кровь глухо стукнула в ушах, запекла под сердцем старой раной.

— Передай, — хрипло ответил Войцех, — пусть развод просит. Возьмем Париж — женюсь.

Клаузевиц

Лесная дорога вилась среди густых зарослей орешника, с высоких деревьев ветер сдувал застоявшиеся после предрассветного дождя крупные капли вместе с начинавшими желтеть листьями. Пряный запах осени будоражил кровь, мерная поступь коня вторила гулким ударам сердца.

Похожая дорога вела его в Жолки. Год прошел. Всего год, целый год. Он всего-то раз вспомнил горячее дыхание на своих губах, огненный взгляд, нежное тепло рук. В ледяном аду Березины, где только случай не свел его с еще ничего не подозревающим о связующей их ниточке Витольдом Мельчинским. А теперь Линуся не шла у него из головы, ее шепот звучал в тихом шорохе листвы, ветер касался щеки тонкими пальцами, шаловливо проводил по губам, ерошил волосы, и звал, звал за собой. Нет, не покажется за поворотом белое платье, не вспыхнет радостью взгляд. Не сейчас, не теперь.

Он не вспоминал ее почти год. Но с этого дня, куда бы он ни поехал, дорога вела его в Париж, где билось в ожидании горячее, непокорное сердце.