Правительницы России - Вольдемар Балязин

Четвёртый брат, Фёдор Орлов, вначале повторил путь Григория: он поступил в Сухопутный шляхетский кадетский корпус, а затем — в Семёновский полк. Так же как и Григорий, Фёдор вскоре перешёл в армию офицером и шестнадцати лет принял участие в Семилетней войне, отличившись, как и Григорий, неустрашимостью и отвагой. И он, подобно своим старшим братьям, в конце пятидесятых годов оказался в Петербурге, разделяя вместе с Григорием славу отменного драчуна, повесы, кутилы и храбреца.

Особняком сложилась судьба младшего из Орловых — Владимира. Он не служил ни в военной, ни в статской службе, а провёл юность в деревне, ведя жизнь совершенно противоположную, нежели его братья. Владимир более всего любил чтение и учёные занятия, отдавая предпочтение ботанике, агрономии и астрономии. В Петербурге он появился позже всех, и здесь тоже стоял особняком, братья дразнили его «красной девицей».

Особенно прославились своими подвигами два брата Орловых — Алексей и Фёдор. Громкую известность получило их неугасающее соперничество с самым сильным человеком в Петербурге — Александром Мартыновичем Шванвичем. Здесь уместно будет познакомиться с ним поближе, ибо в дальнейшем он сам, и особенно его сын, займёт в нашем повествовании немаловажное место.

Шванвич — правильнее было бы писать «Шванвиц» — был сыном преподавателя Академической гимназии и переводчика с немецкого и латинского языков Мартина Шванвица, натурализовавшегося в России в последние годы царствования Петра I.

В 1727 году у него родился сын — Александр, крестной матерью которого стала восемнадцатилетняя Елизавета Петровна. Как и три его брата, Александр был отдан в Академическую гимназию, где и проучился с 1735 по 1740 год. По окончании гимназии Шванвича зачислили в артиллерию, а через восемь лет — 21 ноября 1748 года он стал гренадером поручичьего ранга Лейб-кампании. Александр Мартынович Шванвич был таким же пьяницей, повесой и задирой, как и братья Орловы, и потому справедливо считать их всех одного поля ягодами. Только к тому же славился он как самый сильный человек Санкт-Петербурга, с чем не хотели соглашаться братья Орловы.

Около 1752 года и произошло то самое событие, которое заставило говорить об Алексее и Фёдоре Орловых и Шванвиче весь гвардейский и светский Петербург.

Дело в том, что бесконечные выяснения, кто из них троих самый сильный, и возникавшие в связи с этим столь же бесконечные драки заставили наконец и Шванвича, и братьев Орловых попытаться найти мирный выход из создавшейся нелепой и опасной ситуации. Было постановлено, что если Шванвич встретит где-либо одного из братьев, то встреченный беспрекословно ему подчиняется. А если Шванвич встретит двух Орловых вместе, тогда он должен подчиниться им. Однажды Шванвич зашёл в трактир, где проводил время Фёдор Орлов. Шванвич приказал Фёдору отойти от бильярда и отдать ему кий. Затем он велел ему же уступить место за столом, отдав вино и понравившуюся ему девицу более чем лёгкого нрава, сопровождавшую Фёдора. Орлов, выполняя условия соглашения, повиновался, но вдруг в трактир вошёл Алексей Орлов, и ситуация сразу же переменилась: теперь братья потребовали вернуть им всё — бильярд, вино и девицу. Шванвич заартачился, но Орловы вытолкали его за дверь.

Шванвич, спрятавшись за воротами, затаился и стал поджидать выхода братьев.

Первым вышел Алексей, и Шванвич нанёс ему палашом удар по лицу. Орлов упал, но рана оказалась несмертельной. Впоследствии, когда Алексей Орлов вошёл в историю как победитель турецкого флота в бухте Чесма и стал графом Орловым-Чесменским, знаменитый скульптор Федот Иванович Шубин изваял из мрамора его бюст и запечатлел этот огромный шрам, идущий через всю щёку.

Братья Орловы не стали мстить Шванвичу, и он не был наказан за бесчестный поступок.

Чтобы распрощаться с Александром Мартыновичем Шванвичем, скажем только, что потом служил он на Украине, в Торжке, а в феврале 1765 года был пожалован чином секунд-майора и умер в этом же чине через двадцать семь лет командиром батальона в Кронштадте.

Говоря о Шванвиче, знаменитый русский историк князь Михаил Михайлович Щербатов проронил несколько слов и о его сыне: «стараниями Орлова смягчён был приговор над его сыном, судившимся за участие в Пугачёвском бунте». Да, в семидесятых годах сын Шванвича — подпоручик Михаил Александрович Шванвич — окажется одним из ближайших помощников Пугачёва, став для Пушкина прототипом Швабрина в повести «Капитанская дочка». Шванвич-младший стал и одним из действующих лиц пушкинских «Истории Пугачёва» и «Замечаний о бунте». Но об этом мы расскажем в следующей повести, посвящённой Екатерине II.

Нашим героем сейчас станет второй из братьев Орловых — Григорий. Итак, Григорий появился в Петербурге, привезя с собою из Кёнигсберга пленного адъютанта прусского короля графа Шверина.

Орлова и Шверина поселили в доме придворного банкира Кнутцена, стоявшем рядом с Зимним дворцом. Это облегчало встречи Григория Орлова с Екатериной, которая, как утверждали, влюбилась в красавца и силача с первого взгляда. Екатерина тайно навещала своего нового любовника в доме Кнутцена и вскоре почувствовала, что беременна.

Однако из-за того, что Пётр Фёдорович давно уже пренебрегал своими супружескими обязанностями и делил ложе с кем угодно, но только не со своею женой, беременность Екатерины была почти для всех тайной, кроме очень узкого круга самых доверенных и близких ей людей.

Екатерина, оказавшаяся в положении в августе 1761 года, решила сохранить ребёнка и родить его, чем бы ей это ни грозило. Как и водится, первые пять месяцев — до самого конца 1761 года — скрывать беременность было не очень трудно, тем более что она и не находилась в центре внимания, так как и большой и малый дворы более всего волновало всё ухудшающееся состояние здоровья Елизаветы Петровны и постоянно возникающий в связи с этим вопрос о престолонаследии.

При дворе склонялись, во-первых, к тому, чтобы трон наследовал Пётр III; во-вторых, чтобы императором был объявлен Павел Петрович, а соправителями при нём были оба его родителя; и в-третьих, чтобы Екатерина была регентшей, а её муж был бы отправлен к себе на родину — в Голштинию.

Болезнь и смерть Елизаветы

В то время как происходило всё это, здоровье Елизаветы Петровны становилось всё хуже и хуже. Врачи прописывали ей лекарства, и она их принимала, но когда те же врачи давали ей благие советы, требуя воздержания в пище и питье, она отмахивалась от целителей как от надоедливых мух и продолжала вести себя как прежде, отказавшись только от парадных обедов, балов и дворцовых выходов. Затем вдруг впала она в другую крайность, отказываясь от скоромной пищи.

В марте 1760 года её врач Пуассонье приходил в отчаяние потому, что Елизавета Петровна, ссылаясь на Великий пост, отказывалась выпить бульон, предпочитая греху грозящую ей смерть от отёка лёгких.

Первый серьёзный случай, заставивший многих задуматься над тем, долго ли осталось жить императрице, произошёл 8 сентября 1758 года в Царском Селе на праздник Рождества Богородицы: Елизавета Петровна во время службы в церкви почувствовала себя дурно, вышла на крыльцо и потеряла сознание. Рядом не оказалось никого из её свиты, а простые люди, собравшись вокруг неё, не смели подойти к царице. Когда наконец появились врачи, больная, едва придя в себя, открыла глаза, но никого не узнала и невнятно спросила: «Где я?»

Несколько дней после этого Елизавета Петровна говорила с трудом и встала с постели лишь к концу месяца.

А после этого Елизавета Петровна стала часто и подолгу болеть. Нередко случались у неё истерические припадки. Из-за невоздержанности в еде и отсутствия режима постоянно шла кровь носом, а потом открылись и незаживающие, кровоточащие раны на ногах. За зиму 1760-1761 года она участвовала только в одном празднике, всё время проводя в своей спальне, где принимала и портных и министров. Она и обеды устраивала в спальне, приглашая к столу лишь самых близких людей, так как шумные и многолюдные застолья уже давно стали утомлять больную императрицу, два года назад перешагнувшую пятидесятилетний рубеж. Пословица: «Бабий век — сорок лет», в XVIII столетии понималась буквально, ибо тогда было совершенно иным восприятие возрастных реалий — двадцатилетняя девушка считалась уже старой девой, а сорокалетняя женщина — старухой.

И хотя Елизавета Петровна всеми силами старалась казаться молодой, прибегая к услугам парикмахеров и гримёров, здоровья у неё от этого не прибавлялось. Внешне она была всё ещё хороша и даже привлекательна, но внутренне организм её представлял руину, а она сама была подобна развалине, искусно задекорированной умелым художником.

До поры до времени только самые близкие знали об истинном положении вещей — случай, произошедший 8 сентября 1758 года, был редким исключением, — но уже 1761 год, последний год её жизни, Елизавета Петровна почти весь пролежала в постели. В ноябре болезнь резко усилилась, а с середины декабря медики уже не верили в её выздоровление, ибо приступы жестокого кашля и сильная, часто повторяющаяся рвота с кровью в конце концов привели больную к смерти. Уже на смертном одре Елизавета, мостя собственной душе дорогу в царствие небесное, амнистировала тринадцать тысяч контрабандистов и двадцать пять тысяч несостоятельных должников, чьи долги были менее пятисот рублей.